Когда эскадрон прискакал на Уратюбинскую, к канцелярии начальника охраны города, Лугин стоял вместе с Цирулем на крыльце и прислушивался к выстрелам. Теперь они доносились со стороны Александровского парка. Четко звучали две или три винтовки. И один наган. Создавалось впечатление, что обладатель нагана отбивался от наседавших на него винтовок. Причем, наган был ближе к нам — на Духовской, возможно, у Городского сада. Потом выстрелы перенеслись к Куриному базару, на Махрамскую.
— Что же все-таки происходит? — задал мне уже знакомый вопрос Цируль.
У арыка, сравнявшегося с дорогой — снег завалил его доверху, — стояли лошади, привязанные к деревьям. Стояли неспокойно, перебирали ногами, жались друг к другу — стужа донимала. Люди, человек десять, пританцовывали тут же, хлопали в ладоши, терли лица. Кто забегал в коридор канцелярии отойти чуток, подышать теплом.
Я слез с Пегашки, повод передал Плахину, подошел к крыльцу.
— Не знаем. Сами прискакали за новостями.
— Черт знает что! — буркнул себе под нос Цируль.
— Съезжу, гляну, — спокойно предложил Лугин.
— А куда? Палят с разных сторон. Хоть бы кто-то уж объявился, наконец, — продолжал ворчать начальник охраны. Он сошел с крыльца и начал выхаживать вдоль тротуара — взад-вперед. Шаг у Цируля был крупным, да и сам он был на голову выше нас всех. Широк в плечах. Массивен и тяжел. Снег под ним так и порыкивал, словно злился на силу человека. Длинная шинель солдатского покроя в такт шагам отлетала полами то от одного, то от другого сапога. Удивительно, что Цируль, вроде, не чувствовал холода, который всех нас просто сковал. Должно быть, нервы, напряженные до крайности, довлели над ощущениями, отгоняли их. Он ни разу не потер руки, ни разу не коснулся лица, а ведь едкий морозный ветерок жег его.
Был, кажется, недоступен стуже и Лугин. Стоял на крыльце не шелохнувшись. Застыл будто. Окаменел. Руки в карманах, ноги расставлены, как у матроса на палубе. Лицо суровое, на нем — иней: на бровях и маленьких усах, откромсанных угловато, как у многих тогда рабочих. Мы так и называли эти усы — фабричными.
Он все слушал, откуда выстрелы. Поворачивал голову, настораживался. Иногда покусывал губы, с досады что ли.
Подъехал старогородской отряд. Человек тридцать во главе с Н. Бабаджановым. Милиционеры были одеты в ватные халаты и только часть имела шинели. Головы и уши покрыты бархатными шапками, отороченными мехом, или платками, хорошо скрученными наподобие чалм. И люди и лошади в инее.
— Что у вас слышно? — как и ко мне до этого, бросился Цируль с вопросом к Бабаджанову.
— Муллы и баи копошатся. На Иски-Джува собрались — шумят...
— О чем говорят?
Этого Бабаджанов не знал, да и вряд ли муллы стали бы разглашать тайну. Они просто мутили народ перед событиями.
— Что же происходит? — злился на себя Цируль.
Как бы в ответ громко, с дребезжанием зазвенел телефон. Лугин метнулся в коридор и оттуда в комнату начальника. Цируль застыл в ожидании на крыльце. Вытянул шею, будто хотел из-за стен услышать слова. Не только он, все мы стихли. Надеялись, что телефон принесет важную весть, ответ на мучивший нас вопрос.
Лугин вернулся встревоженный и взволнованный:
— Первое отделение разоружают...
— Кто? — загремел своим басом Цируль.
— Не установлено...
Цируль махнул своей большой пятерней, ругнулся:
— Эх, дьяволы!
Шагнул в коридор, но Лугин остановил его:
— Связь прервалась... На полуслове... Надо ехать.
На этот раз Цируль согласился с Лугиным.
— Давай! На коня и в отделение. Может, там узнаешь, наконец, в чем дело.
Кто подвел коня, не помню. Он будто ждал седока около крыльца. И Лугин влез в седло. Тяжело влез, не кавалерист был, чувствовалось — по земле ходить привык, крепко стоял на ногах, — а вот в седле неуверен. Однако дал шпоры коню, и тот с места взял наметом. Я думал, не удержится Лугин. Удержался. Только качнулся слегка назад на первом броске, но тут же упрямо сбычил голову, припал к луке, и конь понес его по дороге, выбивая копытами белые клочья замерзшего снега. Заметил я еще, что правой рукой Лугин поправил вскинувшуюся кобуру нагана. Следом на вороном коне поскакал сопровождающий милиционер. Ему-то Цируль успел крикнуть:
— В драку не ввязываться... Разведать — и назад!
Не знаю, услышал Лугин бас начальника или нет. Боец должен был услышать. А вот передал ли приказ Лугину? Нет, наверное. Потому, что через двадцать минут все уже свершилось. Свершилось страшное...