Оранов спустился со ступенек и направился навстречу Мацкевичу. Мы с Глуховым поспешили следом. На полшаге от капитана Оранов замер, вытянулся и получилось у него все великолепно. Пятки свел с шиком, ладонь поднял к виску — козырнул тоже ловко. Мацкевич не мог не отметить хорошей выправки своего гостя и ответил на приветствие с тем же офицерским шиком, хотя и сдержанно, как подобает старшему по званию.
— Имею честь, — произнес Оранов. — Прибыл с оружием по приказу военного диктатора края главнокомандующего Осипова.
И он кивнул в сторону вагонов, вытянувшихся вдоль перрона, особенно на два, с тормозными площадками, на которых стояли пулеметы.
Занятый Мацкевичем, я не обратил внимания на остальных офицеров, сопровождавших капитана. А когда глянул — меня вынудил глянуть подбежавший к Мацкевичу молодой военный в черном казачьем полушубке, — то обомлел. Янковский! Поручик со шрамом. Старый знакомый. От подбородка до уха тянулась уже совсем поблекшая розовая полоска. И глаза те же — пристальные, и рот будто приоткрыт, вот-вот что-то скажет. Этого я, пожалуй, больше всего и испугался. Скажет. Узнает меня и скажет. Невольно я заслонился спиной Глухова. Сдвинулся чуть с места, укрыл лицо. Но тщетная уловка. Поручик уже увидел меня. Всех троих еще издали осмотрел и меня, кажется, первого схватил взглядом.
Неожиданная и трагическая встреча. Конечно, я мог не запомниться ему. Да и срок прошел не малый — больше года. Выветрились, небось, из головы события тех дней. Впрочем, вряд ли. Такое не забывается. Поручик стрелял в нас. Мы с Комочковым первыми ворвались на чердак, и я, а не кто иной, наставил на Янковского винтовку. Раз в жизни, возможно, пришлось ему поднять руки, и человека, приказавшего это сделать, нельзя не запомнить.
Слова, произносимые Орановым и Мацкевичем, уже не доходили до меня. Не слышал я их. Какое имели значение теперь переговоры, когда рядом с белогвардейским главарем стояло лицо, разгадавшее тайну нашу. Одного предупредительного знака достаточно: кивка головы, прищура глаз, чтобы Мацкевич понял, в чем дело, верно оценил обстановку. И я, впившись глазами в поручика, ждал такого знака. Ждал...
За «дружеским» столом
Ничем не выдал своего знакомства со мной Янковский. Пока не выдал. Он, кажется, слушал Оранова. Внимательно слушал, и я заставил себя вникнуть в суть разговора, что происходил между Мацкевичем и нашим артиллеристом.
— Ваше благородие, — веско, с достоинством произнес Оранов. — Мне дан строжайший приказ выдать оружие по списку, удостоверенному командованием. Сами понимаете, винтовки и патроны не должны оказаться в руках большевиков или лиц, им симпатизирующих. Это было бы равносильно удару в спину. Должен вам сказать господа, что красные еще сопротивляются. Крепость в их руках... — Оранов сделал многозначительную паузу и с ноткой огорчения добавил: — Пока в их руках...
— Красная песенка спета! — запальчиво выкрикнул Янковский. — Мы покончим с ними, дайте только оружие.
Он, как и прежде, мечтал об оружии. Сколько сил потратил этот поручик, добывая пистолеты, винтовки, гранаты для заговорщиков, сколько людей втянул в опасную авантюру. И вот на последнем этапе борьбы, как ему казалось, оружие перед ним. Надо лишь взять.
— Для этого и приехали, — ответил Оранов. — Прошу в вагон, господа. Я должен ознакомить вас с положением дел в Ташкенте и с последним приказом военного диктатора края Осипова. Прошу! — Он отвел руку в сторону распахнутой двери вагона.
В эту секунду я весь сжался. Застыл. Решалась самая главная и самая рискованная задача — заманить офицеров в вагон. Пойдут ли? Перешагнут ли порог?
Никто не замешкался, не усомнился в искренности «представителей» новой власти. Офицеры и первый Мацкевич стали подниматься в вагон. Не спеша. Капитан, все так же придерживая левой рукой шашку, правой вцепился в поручни и встал на ступени. Это было хорошим началом. Остальные пошли следом. Я следил за каждым из офицеров, провожая взглядом шинели и полушубки, пока они не скрылись в темном проеме тамбура. Поручик Янковский медлил. Пропускал вперед своих товарищей, ждал чего-то. Меня он не видел, я стоял за его спиной. Оранов наоборот был перед ним и смотрел прямо в лицо поручику. Недоумевал, должно быть, почему Янковский не поднимается в вагон. Встал на ступеньку Глухов, присоединился к офицерам. Полезли два вожака из числа белых ополченцев. Думаю, они тоже считали себя офицерами, служили в царской армии и теперь, вернувшись домой, принялись мутить воду. Оба в полушубках и папахах. Вид разбойничий: наганы заткнуты за пояс, из сапог торчат рукояти ножей. Один бородатый, глаза налиты кровью, лицо припухло — с запоя, видимо. Второй помоложе, краснолицый, все время, пока шел разговор и пока офицеры входили в вагон, жевал колбасу. Вытягивал из кармана огромной лапой сухой копченый полукружок, впихивал в рот надкусанный конец и скучно, сыто грыз. У меня, прямо скажу, защемило в сердце, тошнота подкатила к горлу, не от отвращения. От голода и злобы, зависти, может быть. Колбаса в то время! Что-то непостижимое. И хмелен был этот красномордый. Дух самогона обдал нас, когда мимо прошел ополченец, когда крякнул, ставя ногу на ступеньку.