— Веселее, Никишкин! — поторопил его поручик.
— А что! — лениво отрыгнул ополченец. — Куда торопиться-то?
Исчез в проеме и этот, последний, командир беляков. Шестнадцать человек насчитал я. Семнадцатым был Янковский. Но он не собирался, кажется, входить в вагон. Посинел весь от холода. Пристукивал задниками сапог, пытался отогреть застывшие ноги, — но подняться на ступеньки не выражал желания.
— Мне кажется, я вас откуда-то знаю, — неожиданно произнес Оранов, обращаясь к поручику.
— Меня? — удивился Янковский и перестал выстукивать каблуками дробь на морозном камне.
— Не на фронте ли встречались? — продолжал Оранов.
Поручик недоуменно повел плечами:
— Я служил в гвардейском полку... Гвардейском, — повторил он, давая этим понять, что перед Орановым не простой офицер.
— Приятно познакомиться, — поднял руку к виску Оранов. Он, кажется, искренне восхищался поручиком. — Я сам мечтал о гвардии. Может еще придет время...
Янковский вздохнул грустно:
— Придет ли...
— Будем надеяться... — Оранов оглядел перрон и взялся за поручни двери. Бросил мне тоном приказа: — Охранять вагоны. Никаких попыток самовооружения. За каждую винтовку будем отчитываться перед Осиповым.
Я кивнул и, резко повернувшись, чтобы в случае чего Янковский не вздумал полюбопытствовать, кто стоит за его спиной и кому отдан приказ, зашагал вдоль состава.
Догадался по звуку: следом за Орановым в тамбур поднялся и поручик. Его каблуки звонко щелкали по стылому железу.
В вагоне было потеплее, чем на перроне. Ветер хотя бы не дул. К тому же Оранов попросил помощника машиниста набросать угольков в колонку, и трубы чуть нагрелись. Пар хоть и шел изо рта, но настоящего мороза уже не чувствовалось. Офицеры сняли рукавицы, Мацкевич даже папаху скинул, обнажил свою седеющую голову.
Расселись на лавках вокруг стола и вдоль стен, ближе к отоплению. Глухов тоже сел, но в сторонке. Он не то робел, не то выжидал, боясь неловким поступком или случайным словом спугнуть офицеров. Вошел с Янковским Оранов. И сразу бросил веселое слово:
— Под счастливой звездой начался наш денек, господа.
Беляки оживились. И слова Оранова, и поднимающийся от труб теплый душок настраивали на благодушный лад.
— Слава богу, — отозвался краснолицый. — Пора уж придти нашему счастью...
Оранов сел напротив капитана — офицеры потеснились, уступая место представителю Осипова. Теперь Мацкевич был хорошо виден, и это давало Оранову возможность судить, как воспринимает вожак игру, начатую несколько минут назад на перроне.
— У большевиков осталась лишь военная крепость, — сняв перчатки и потирая руки, продолжал командир батареи. — Но, даст бог, с вашей помощью мы их нынче же и сломим. Тысяча человек — это сила. Спасибо, господа. Вот только маловато винтовок выделил штаб...
— Сколько? — сухо спросил Мацкевич.
— Пятьсот... Пятьсот сорок две штуки, для точности...
Капитан задумался. Потер висок, он, видимо, всегда так делал, решая для себя сложный вопрос.
— Да, не густо.
— У самих в обрез, — пояснил Оранов. — Крепость-то в чужих руках, поймите, а там арсенал. Вот возьмем, тогда на каждого хоть по две винтовки...
Снова потер капитан висок, нахмурился:
— Люди должны чувствовать в руках оружие...
— Святые слова, — поддержал Оранов. — И мы дадим оружие... Но не всем. Надежным. Лучше, если бы список достойных был уточнен заранее и среди мобилизованных не возникло брожения во время раздачи винтовок...