Это письмо заставило Генриха ни свет ни заря опрометью броситься в Арсенал, где размещалась резиденция первого министра государства, господина Сали. Максимилиан де Бетюн, герцог Сали, был не просто подданным короля, но и его ближайшим другом, хранителем ключей к сокровеннейшим тайникам души Генриха, и тот обращался к нему за советом не только в государственных, но и в сугубо личных, семейных делах. Нередко Сали выпадало улаживать ссоры между мужем и женой, то и дело возникавшие из-за непрекращающихся измен Генриха.
Король вихрем ворвался в Арсенал и тотчас приказал всем покинуть комнату, оставшись наедине с только что пробудившимся герцогом, который встретил его в ночной сорочке и колпаке. Генрих сразу схватил быка за рога.
— Вы слышали, что обо мне говорят? — выпалил он.
Генрих стоял спиной к окну — стройный, прямой, чуть выше среднего роста. Он был одет как солдат удачи: камзол, высокие сапоги серой кожи, серая же шляпа с вишневым страусиным пером. Лицо его было под стать общему облику: острые глаза, широкие брови, орлиный нос, бородка торчком, жесткие усы с проседью. Король смахивал на сказочного героя, сатира, воителя и Полишинеля одновременно.
Высокий широкоплечий Сали даже в тапочках, сорочке и ночном колпаке, прикрывавшем его широкую лысину, умудрялся выглядеть как живое воплощение респектабельности и достоинства. Он не стал делать вид, будто не понимает короля.
— О вас и принцессе Конде, сир? Вы это подразумеваете?
— Он с серьезным видом покачал головой. — Эта история наполняет меня дурными предчувствиями, ибо я предвижу, что она чревата куда большими бедами, чем любое из ваших прежних увлечений.
— Значит, они убедили и вас, — в тоне Генриха слышалась чуть ли не горечь. — И тем не менее я клянусь, что все это очень преувеличено. Тут явно постарался этот пес Кончини. Если он не уважает меня, пусть хотя бы задумается о том, что возводит напраслину на столь прелестное, грациозное и смышленое дитя, на высокородную даму, имевшую таких предков!
В душе короля нарастала буря, и голос его угрожающе задрожал, что не укрылось от чуткого слуха Сали. Генрих отошел от окна и упал в кресло.
— Кончини старается настроить королеву против меня, склонить к безрассудным решениям, которые помогут этой парочке осуществить собственные пагубные замыслы.
— Сир! — протестующе воскликнул Сали. Генрих мрачно рассмеялся и протянул ему письмо Воселаса.
— Прочтите это.
Сали прочел. Письмо ошеломило его, и он вскричал:
— Должно быть, они безумцы!
— О нет, — отвечал король. — Они не безумцы. Они мыслят здраво и безнравственно, вот почему их планы будят во мне дурные предчувствия. Эти люди целеустремленно интригуют против решений, принятых мною, и знают, что я не откажусь от них, пока жив. Какой вывод вы делаете из этого, Великий Мастер?
— Какой вывод? — переспросил потрясенный Сали.
— Действуя подобным образом, — осмелившись действовать подобным образом, — они как бы исходят из убеждения, что мне осталось недолго жить, — пояснил король.
— Сир!
— А как еще все это истолковать? Зачем планировать события, которые не могут произойти до моей смерти?
Сали долго смотрел на своего властелина и растерянно молчал. Его верная гугенотская душа бунтовала; он не желал льстиво уверять короля, что все не так уж плохо.
— Сир, — сказал наконец он, склонив свою красивую голову, — вам следует принять меры.
— Да, да, но только против кого? Кто эти люди, имена которых Воселас, как он пишет, не отваживается назвать? У вас есть какие-нибудь кандидатуры, кроме? — и тут Генрих умолк, и его передернуло от ужаса. Он боялся облекать свои мысли в слова. Наконец он резко взмахнул рукой и решился:
— Кроме самой королевы?
Сали тихонько положил письмо на стол и сел. Подперев голову рукой, он посмотрел прямо в лицо Генриха.
— Сир, вы сами накликали на себя беду. Вы слишком разозлили ее величество и вынудили действовать по указке этого негодяя Кончини. Все ваши увлечения расстраивали королеву, но ни одно из них не было чревато такими несчастьями, как увлечение принцессой Конде. Сир, я это предвидел. Неужели вы так и не задумаетесь о вашем положении?