— Я — Бабострас Дон лишь в той мере, в какой можно смириться с хлебом, который ешь, — возразила женщина. — Я устала проклинать себя за то, что не могу питаться, скажем, землей или воздухом.
— Проклинать себя за хлеб — все равно что проклинать себя за то, что родился на свет, — возразил Антон.
— Скорее, за то, что нет сил расстаться с жизнью на этом свете, — добавила женщина.
Пол под ногами загудел. Антон догадался: заработала печатная машина.
— Принесите мне номер, — попросил Антон. — Народ мечтает узнать, какая будет завтра погода.
Женщина вышла. Вернулась с газетой.
— Будет жарко, — задумчиво сказала она.
— Если этот… вздумает перепечатать газету без прогноза, я его расстреляю! — громко прокричал Антон, так как не сомневался — сальное волосатое ухо Луи расплющено о дверь. — Мне бы не хотелось звать вас Бабострасом Доном, — произнес тише. — У вас ведь есть другое имя?
— Познакомимся в процессе работы, — припомнила женщина Антону его же Антоновы слова. И совершенно неожиданно: — Знаете, как бы я поступила на месте Бабостраса Дона?
— Как?
— Я бы все завалила завтра снегом.
— Значит, завтра в бесконечно волнующий человечество вопрос будет внесена исчерпывающая ясность, — усмехнулся Антон. — Мне кажется, — посмотрел на женщину, — мы с вами еще встретимся сегодня.
— Я знаю, — спокойно ответила она. — Это предопределено.
— До встречи! — Антон пошел к двери, твердо зная, что ближайшие час-два — сколько потребуется! — посвятит поиску приличных штанов.
— Меня зовут Слеза, — сказала ему в спину женщина.
Из редакции Антон поехал к Конявичусу. В приемной у главнокомандующего толпились посетители, из-за двери кабинета, как с другого берега реки, доносились не то чтобы возбужденные голоса, а как бы эхо возбужденных голосов. Антон с трудом пробился в кабинет. Секретарша — Антону до сих пор не доводилось видеть женщин со столь могучей грудью — долго не подпускала его к двери.
Кабинет главнокомандующего размерами напоминал зал. Конявичус сидел за столом где-то вдали, словно в другом измерении. Вокруг стояли люди, как по команде повернувшиеся и недружественно уставившиеся на Антона.
Антон долго шел по зеленому ковру. За спиной у Конявичуса на стене под незакрытыми шторами висел подробнейший план провинции, рядом гордо торчало старинное трехцветное — желто-зелено-красное — знамя с кистями и большими, решительно ничего не сообщающими Антону, золотыми буквами L.T.S.R. Он обратил внимание, что у преданно обступивших сидящего за столом Конявичуса людей на рукавах такие же трёхцветные нашивки. Вероятно, это были литовцы.
— Лаба дэнэ! — свирепо гаркнул огромный, до боли похожий на покойного Колю негр с самой широкой нашивкой на рукаве.
Антон подумал, что на такой хамский окрик лучше всего ответить из пистолета, но тут собрались профессионалы, с ними бы этот номер не прошел.
Он молча подошел к столу. Литовцы нехотя расступились.
— Нбоку поздоровался с тобой по-литовски. Ты не ответил, Антонис… — укорил Конявичус. — Пора тебе браться за язык предков.
Нбоку строго покачал головой, как, мол, не стыдно Антонису, он, Нбоку, уже, можно сказать, говорит на языке предков, как на родном.
Конявичус был побрит, подстрижен, в свежей рубашке. Антон не мог разглядеть, какие на нем штаны, но был готов поклясться, что хорошие. На всех были хорошие штаны, один Антон ходил как нищий, хоть и являлся членом правительства!
— Бернатас, — объявил Антон, — у меня государственное дело, я хочу говорить наедине.
Дружелюбия в глазах литовцев от этих слов определенно не прибавилось.
— Друзья, — поднялся из-за стола Конявичус. На нем были не просто хорошие — великолепные! — штаны. — Оперативное совещание состоится, как условились, в пятнадцать ноль-ноль. Все свободны.
Литовцы нехотя покинули зал. Тотчас зашла, нет, медленно влетела, как большой воздушный шар, в свою очередь составленный из малых воздушных шаров, секретарша:
— Записалось тридцать девять человек. Сколько сегодня
примете?
— Десять, — вздохнул Конявичус, — больше не осилить. Но сейчас прошу никого не пускать.
— Хочешь выпить? — спросил Конявичус, когда секретарша с трудом протиснулась за дверь.
Антон не возражал.
Конявичус подвел его к резному шкафчику. В шкафчике бутылки стояли, как солдаты в сомкнутом строю.
— Что будешь?
— Коньяк, — сказал Антон.
Конявичус налил в тонкие чистые стаканы.