«Не скажи. В тебе есть», — Антон провел пальцем по лезвию, отдернул палец. Тесаком можно было бриться.
Елена торопливо разгребла на себе лохмотья. Антон увидел сухую сморщенную кожу на месте груди. Ему стало противно. Он вспомнил тугую пепельную грудь Золы. Зола чисто вымылась ночью на крыльце в неверном свете керосиновой лампы. Когда Антон провел пальцем по прохладной гладкой ее груди, кожа заскрипела.
Впрочем, сейчас эти воспоминания были неуместны.
Антон испугался дерзости неведомого бородача со знамени коммунистов — Федорова. Мертвых было неизмеримо больше, нежели живых. Страсти, страхи, сомнения живых были смехотворны в сравнении с тысячелетним безмолвием мертвых. Елена любила повторять, что все в мире от Бога. Раньше от мертвых оставались книги. Теперь — ничего. Мертвые в свободной стране Антона сделались еще мертвее. Живые приблизились к ним, как только можно приблизиться к мертвым, будучи живыми. Антон подумал, что, если бы в его стране имелось знамя, его вполне мог бы украсить профиль человека, поставившего задачу не воскресить всех мертвых, но умертвить всех живых. Отчего-то Антону казалось, что он должен быть абсолютно лысым. Наличие бороды, по мнению Антона, свидетельствовало об участливом интересе к людям. Безволосый бритый череп — о полнейшем его отсутствии.
Какая разница, как умрет истомленная, больная старуха, когда большинство людей бесплодны, когда каждую минуту погибают полные сил молодые?
— Кто самый первый на вашем знамени? — Антона посетила странная, почти невозможная мысль,
— Он, — ответила Елена. — Наш Господь Иисус Христос…
Антон увидел, что вся ее грудь в шрамах и струпьях. Наискось тянулся совсем недавний — глубокий — разрез. Старуха мучила себя. Антону стало стыдно.
— Живого места нет. Попробую вот здесь, — он провел пальцем по узенькой полоске живой, незатронутой прежними неуспешными попытками пробиться к сердцу кожи. — Вдруг задену артерию?
— Ты уж доберись до него, нажми кнопки, — Елена закрыла глаза.
Антон было решился, но опустил тесак:
— Надо продезинфицировать. Сбегаю за самогоном.
— Не надо, — простонала Елена, — при всем желании я не успею умереть от заражения крови! Хорошо, у меня под лежаком есть. Возьми.
Антон тщательно протер тесак, провел смоченной самогоном тряпицей по месту предполагаемого разреза.
— Если что не так — извиняй! — Зажмурившись, полоснул.
Тесак легко рассек старушечью кожу. Крови почти не было. Но каждую секунду она могла хлынуть. Антон сделал два коротких параллельных надреза, отогнул кожу, раздвинул красную — в белых прожилках — ткань. Вместо аорты увидел прозрачную, изогнутую в виде восьмерки, трубочку, в которой билась, пенилась кровь. Антон невольно засмотрелся, так удивительно и по-своему красиво это было. Трубочка соединялась с серебристо-черным — комбинированного металла — яйцевидным прибором, абсолютно чистым и гладким, кровь скатывалась с него, как красная ртуть. На приборе действительно обнаружились две кнопки — белая и красная, — которые Антон и нажал одновременно, как того требовала Елена. Прибор резко изменил цвет, фиолетово засветился, как если бы вокруг него образовалось электромагнитное поле.
Раздалось несколько мерных щелчков, после чего прибор начал светлеть и сделался как из чистого серебра. Теперь он напоминал только что вытащенного из воды чешуйчатого ротана. Сделанный Антоном разрез начал на глазах затягиваться. Зажили и давние струпья. Это было невозможно, но Антону показалось, грудь у Елены налилась. Она поспешно прикрыла ее тряпьем. Серовато-водянистые ее глаза стали пронзительно-синими. Старуха помолодела лет на сорок. Сейчас ее можно было использовать для демонстрации ученикам известного процесса. Антон успел подумать, что это плохие мысли.
— Блистательно, — довольно произнесла Елена, — во мне дремлет талант рекламного агента, а в тебе хирурга. Я ничего не почувствовала.
Антона обрадовала ее похвала. Всякое, пусть и не самое приятное, дело он стремился делать как можно лучше. Но его никто никогда за это не хвалил. Антон решил, что настало время выпить, сильно отхлебнул из бутылки. Это был выдержанный лечебный напиток. Антон слышал, что гнать самогон из папоротника чрезвычайно трудно.
— Выпьешь? — протянул пыльную бутылку Елене.
— С удовольствием, — неожиданно крепко ухватила она бутылку за горлышко. — Кто откажется погулять на собственных поминках? Выпивка — единственное, что скрашивало мне жизнь последние годы. Подумать только, провела здесь столько лет, но нечего вспомнить, кроме выпивки и ста с лишним изнасилований… Лопата на дне ямы. Закопай хорошенько, чтобы крысы, то есть… звери не разрыли.