Я металась по квартире и билась о стены, как бабочка с обожженными крыльями, ослепшая от огня. Когда вино помогло, наконец, зафиксироваться, сесть на диван, посмотреть на телефон, я обнаружила несколько пропущенных звонков. Все от Сергея Кольцова.
— Привет, — сказал он, когда я перезвонила. — Как насчет того, чтобы вместе съездить к биологической маме Ильи Пастухова?
— Нашел?
— Конечно. По тому адресу, который дал знакомый Кирилла, дома уже давно нет. Не нашел я ее и там, куда к ней ездил Петр Пастухов. После смерти ее мужа его родственники дом продали, Полину Смирнову выселили в халупку на другом конце Подмосковья. Добраться можно. Я там был, но один не стал заходить, как обещал. Едем вместе?
— Едем, — выдохнула я с облегчением.
И так может выглядеть ангел-спаситель. Как частный сыщик с синими и слишком честными глазами.
Полина Игнатьевна Смирнова могла бы позировать скульптору для статуи символа России. Худая, сухая, со скорбным лицом, глазами-ранами, с кожей, как кора умершего дерева, — она стояла в почти пустой, до блеска вымытой комнате и смотрела на нас без удивления, без растерянности, без страха и ожидания. Ничего ни от кого она не ждала. Просто терпела оставшиеся ей на роду встречи. Со всем, что было ей нужно, она уже рассталась.
— Ничего, если мы присядем, Полина Игнатьевна? — по-домашнему, как давний друг, спросил Сергей.
И когда старуха кивнула, подошел к деревянному, выскобленному до белизны столу, стал выкладывать продукты. Я опять удивилась его, как бы это выразиться, удобству, что ли. Человек, которому дано всегда быть уместным и ненавязчивым. Я ничего подобного не сообразила бы. Когда мы сели вокруг стола на жесткие, грубо сколоченные табуретки, Полина зажгла огонь газовой плиты с баллонами и поставила большой чайник.
Она ни о чем не спрашивала. Сергей ей сам сказал, что мы хотим поговорить о ее сыне, что мы — его близкие знакомые.
— Вы знаете, что Илья умер? — осторожно спросил он.
Старуха кивнула.
— Да, Костика убили. У меня есть телевизор.
Разговор, несмотря на все старания Кольцова, не получался. Дошли до того места, когда ее девятилетний сын написал на мать и отчима донос в прокуратуру. Был суд, Полину лишили родительских прав, но обвинения в жестоком обращении сочли недоказанными, потому они с мужем остались на свободе.
— Ваш сын солгал? Вы его чем-то обидели? — спросил Сергей.
— Мой сын не мог солгать. Значит, что-то было. Значит, как-то сильно обидели.
— Вы с ним виделись после этого?
— Нет. Когда Костя вырос, стала смотреть на него по телевизору. А недавно ко мне приезжал его приемный отец. Спрашивал, как и вы.
— Да, знаю. Вы с ним не захотели ни о чем говорить. А Илья… То есть Костя, — исправился Кольцов. — Костя обвинил вас с мужем в садистских издевательствах, в таких, после которых не остается следов избиения. В том, что голодом морили. Это правда?
— Не хочу об этом говорить.
— Полина, можно один вопрос, — обратилась к ней я. — Вы любили своего сына?
— Странный вопрос, — сухо ответила Полина. — Он просто мой сын. И тогда, когда пил молоко из моей груди. И тогда, когда писал заявление, и когда отрекся. И сейчас. Когда его похоронят, а меня туда не позовут.
— Мы заедем за вами, — пообещал Сергей.
Мы встали, попрощались.
Проехали тоскливую деревню, выехали на Кольцевую. Я всю дорогу думала, вспоминая рассказ Петра Пастухова, очнулась от слов Сергея.
— Я тут тормозну, нужно забежать в магазин за сигаретами.
— Пойдем вместе, — кивнула я. — Тоже что-нибудь куплю. Как тошно после встречи с матерью Пастухова. Полное впечатление, что он ее убил заживо.
Мы вышли из машины, и я поняла, что мы у супермаркета рядом с домом Зины.
Зашли в магазин, я взяла сок и виноград, направились к кассе. Перед этим нужно было пройти отдел, где готовили полуфабрикаты. Тем, кто их заказал, давали с собой стаканчики с бесплатными супами, многие отдавали эти супы стоящим неподалеку бедным старикам. И я совсем не удивилась, увидев в этой очереди нуждающихся Зину. Она была самой жалкой и мерзкой. Она набирала стаканчики, просила еще и еще. Ставила в какую-то потрепанную сумку: руки ее дрожали от нетерпения, она глотала слюну. Мое горло сжал спазм тошноты.
— Посмотри на эту женщину, — попросила я Сергея. — Тебе не кажется, что она чудовище?