Утро мы встретили, как близкие и очень приятные друг другу люди. Он рассказывал мне, как я красива, и был при этом хорош, как бог. И ни капли боли и грусти во мне. Ни капли! Только томная усталость всех мышц, кожи, губ. Усталость, с которой хочется продолжать жизнь. Вот и все, что требовалось доказать. Я не оторвала себя от Кирилла. Пока не оторвала…
Было совсем светло, когда Сергей привез меня к моему дому. Кирилла мы увидели издалека. Он курил, ходил у подъезда, подняв воротник куртки, зябко сутулился. Я поняла, что он так провел всю ночь. Кирилл поднял голову, увидел, как Сергей помогает мне выйти. Подумал, сделал несколько шагов в сторону своей машины, затем резко повернулся и пошел нам навстречу.
— Привет, — сказал он обоим, а Сергею пожал руку. — Вовремя вы, до моего превращения в ледяную статую осталось пять минут.
Они оба чудесно улыбнулись друг другу. Кирилл продолжил:
— Сережа, зайдешь к нам? Чаю выпьем.
Сергей погасил синий холодный луч под ресницами и ответил:
— Нет. Я терпеть не могу чай. Да и дел масса. До связи.
Подарок Пастухова
Как мы с Кириллом решали нашу проблему? Мы ее не решали. Мы просто споткнулись об излишнюю полноту нашей совместимости, упали и приземлились на острие причины. Я ни за что не буду принадлежать одному человеку. Я никогда не разделю ни с кем ни свой кусочек мира, ни воздух своего одиночества. Оно важнее и ценнее всего, что показала мне судьба. А он? Он никогда не шевельнет и пальцем, чтобы меня уговорить или задержать.
Мы прожили тот день. Я стряхнула, смыла с себя тепло, запах и страсть другого мужчины. И забыла, как это было. Пусть на этот вечер, на эту ночь, но я была свободна от обоих. Спокойно думала о том, уйдет ли Кирилл ночевать к себе домой или останется работать за моим столом до утра. Может, ляжет спать на кухонный диван.
Мы общались, я рассказывала о поездке к Полине Смирновой, писала о том, что узнала у Пастухова. Обедали и ужинали. Кирилл действительно долго работал у компьютера.
А меня моя томная усталость уложила спать и сразу отправила в сладкий, липкий и душный сон. Я видела во сне себя. Я выпутывалась из чужой простыни, пыталась вывернуться из мужских рук, с детской, дикой стыдливостью прятала свою наготу. И я звала… Да, я звала на помощь Кирилла. Подняла ресницы, как решетки тюрьмы, и увидела его. Он стоял рядом и подсматривал, подслушивал мой сон. Наверное, я на самом деле кричала.
Кирилл убрал мокрые волосы с моего горячего лба, открыл мою влажную и бессильную ладонь и спросил:
— Это возможно?
— Спасай, — простонала я. — Я бежала то ли от тебя, то ли от себя, а меня опять прибило, как щепку, к этому нашему берегу, от которого я бежала.
И мы оба приняли наш гибельный омут, наш упоительный и страшный плен, общий обрыв общего дыхания и уже привычную боль разлуки тел.
— Мы попробуем преодолеть, — сказал Кирилл. — Попробуем победить нашу неприкаянность, твою неукротимость, все то, что так мешает нам быть похожими на счастливых людей. Вдруг получится.
— Вдруг, — шепнула я обреченно, не поверив в эту перспективу ни капельки.
Утром мне позвонил Петр Пастухов и попросил приехать.
— Хочу поблагодарить вас. За то, что выслушали, за то, что поняли. Так мне показалось. И за то, что мы с Машей теперь не так одиноки, больше нет ощущения, будто похоронили нас, а не сына.
Мы с Кириллом поехали к Пастуховым вместе. Мне было хорошо в этом строгом и чистом доме. Опять пахло пирогами, опять улыбалась мокрыми глазами Мария Ивановна. А Петр, худой, величественный, мудрый и скорбный, на этот раз больше молчал, чем говорил. Он очень внимательно смотрел на нас с Кириллом. Они чем-то были похожи. Наверное, Кирилл так будет выглядеть лет через тридцать. Такие же строгие и скупые черты лица, такой же суровый взгляд.
— Это удивительно, — произнес Петр. — Виктория, я приготовил вам в подарок один свой рисунок. А подарю другой. Он однажды победил на хорошей выставке. Потом было много потенциальных покупателей. А я почему-то не смог с ним расстаться. Теперь понимаю, почему.
Мы прошли в его кабинет. Пастухов положил на чистый стол большой лист акварели и зажег верхний свет. Я онемела от восторга и потрясения. Дело не только в совершенстве цветовых сочетаний, которые были и музыкой, а не просто живописью. Дело было в другом.