— Константин. — Он представился мне своим настоящим именем. Из чего вытекает, что его совсем успокоили: он не ждет от меня беды. Провинциальная актрисуля, она же ради роли в Москве готова на все.
Мы сразу прошли в маленький кабинет, где стоял стол, накрытый на двоих.
Я делала вид, что ем и пью. Он жрал и пил по-настоящему. Это было существо, которое целый день притворялось человеком. Оно дождалось своей награды — этого часа, когда можно вот так пить, не боясь по пьяни брякнуть глупость, есть, как будто полжизни провел в концлагере. И предвкушать, как он сейчас начнет терзать незнакомую женщину. Вот этими огромными руками, на одной из которых нет половины пальца. Вот этим ненасытным телом, в крови которого живет зараза.
— Тебе все объяснили? — уточнил он, как во время торговой сделки. — Мне нравятся скромные, нежные женщины, которые боятся и уважают настоящего мужчину. Сильный мужчина может сделать им больно, но потом им всегда хорошо. Ты не просто ни о чем не пожалеешь. Ты будешь удивлена моими возможностями.
— Можете не тратить время на обсуждение условий. Я в курсе. Скажу больше. Мне самой нравится именно эта игра. Я — не новичок.
— Ты — чудо, — захохотал он.
Мы встали из-за стола, Григорьев дернул меня за руку, увлекая в сторону комнаты с гардиной вместо двери. И я наступила шпилькой на носок его ботинка. И постаралась налечь на эту точку всем весом.
— Ох! — взвыл он. — Япона мать! Что же ты такая неловкая?
— Прости, — нежно улыбнулась я. — Новые туфли.
Отлично. Это раз.
В комнате стояла круглая кожаная кровать. Рядом с ней со всех сторон торчали столбики из пола. И, конечно, на всех стенах висели и на полу лежали причиндалы для садомазо. Ремни, веревки и плети. Я повесила на один из крючков свою сумку нужным образом. Григорьев захотел сам снять с меня платье. Он даже это делал, стараясь причинить боль. Дергал, терзал. Восторженно посмотрел на мое вульгарное белье. И сказал:
— Оставайся так.
До смерти буду помнить эти жаркие поцелуи в губы. У него нормальный здоровый запах с примесью алкоголя. Но я бы легче перенесла лизания скунса. Даже если бы я ничего не знала об этом человеке, это тот тип, который вызывает мое отвращение. Я задыхалась и вырывалась, а он входил в раж, считая, что я уже выполняю условия договора. Боюсь и уважаю. И мечтаю о сильной боли.
Григорьев выпустил меня, исцарапанную и измятую, и по-хозяйски произнес:
— Ну вот, киска, а ты боялась.
Отлично. Это два.
А потом он обсудил со мной сценарий ночи. Рассказал свою больную манию. Историю, что его возбуждает. Он приходит домой, раздевается и ложится спать. Женщина-рабыня, которая со страхом ждала его возвращения, привязывает его руки и ноги к столбикам у кровати. Он просыпается, не сразу может освободиться. Затем рвет все преграды, добирается до нее… И она узнает, что такое настоящий мужчина.
Так мы и поступили. Он лежал, голый, а я его привязала к столбикам. Я не халтурила, привязала на совесть. Он посмотрел внимательно на меня и сказал, чтобы я сняла белье. Что так будет лучше. Я сняла. Он закрыл глаза и минут пять старательно храпел. Затем «проснулся».
— Эй, киска. Ко мне.
И это было три.
А дальше начинался мой сценарий.
— Посмотри на меня, — позвала я нежно.
И он увидел у меня в руке большую опасную бритву, купленную на «Авито» за три семьсот. Я поймала его взгляд и поднесла бритву к его яйцам.
— Ты не успеешь дернуться, — сказала я. — Я на самом деле не актриса, а хирург. Лишишься всего за несколько секунд. Без наркоза. Нужно отвечать на мои вопросы. Четко, для протокола. Все записывается.
— Сколько ты хочешь? — прохрипел он.
— Нисколько. Одна только правда. Ты искалечил Аню Петрову? Ты убил Пастухова? Ты послал киллеров убивать оператора Кирилла Кострова?
Он отвечал «нет» на все вопросы, пока я не сделала легкий надрез по всей длине его достоинства. Григорьев сдался, заплакал.
— Да, — сказал он. — Я должен был наказать эту девчонку. Я — больной человек. Травмированная психика.
— Как ты можешь подтвердить свои слова? Где топор?
— Я его выбросил.
— Думай. Или…
— Я сделал ее снимок тогда в лесу! На старый телефон. Он у меня спрятан.
— Где?
— Дома. На Рублевке. У гостевого домика есть беседка. Там под полом.
— Хорошо. Хуже будет, если его там не окажется. А ногу твою с этой страшной варикозной веной я уже вижу. Аня ее запомнила. Ты задрал штанины там, в лесу. Чтобы на них не попала кровь. Чистюля. И это четыре. Вместе с телефоном пять.