Она оставила биту у двери и, выйдя на подъездную дорожку, увидела, что собаки заполнили тротуар и улицу, толпились в тени лужаек ее соседей. Ретривер взял ее за руку, как вчера, и повел сквозь море животных, настороженных и неподвижных, как ночь вокруг них.
Посреди подъездной дорожки, посреди собак, она не боялась. Она ждала. Они ждали. Ретривер выпустил ее руку с высоким, жалобным звуком. Будто первая нота гимна, подумала мать, призыв к молитве.
С этим звуком ретривер ухватился зубами за край штанов матери и стал их стягивать.
Ну-ка хватит, сказала она, смеясь, и вдруг смех резко оборвался, потому что ретривер ее не отпускал и не собирался отпускать, а за другую штанину уцепилась колли, и матери пришлось крепко схватиться за пояс штанов, чтобы они не свалились.
Хватит, вновь сказала она, на этот раз тверже, отпихнув сперва ретривера, а следом колли. Они не хотели уходить, они стали тянуть сильнее.
О господи, сказала она.
Колли уцепилась за штанину повыше, к ней присоединилась пушистая пастушья собака с разноцветными глазами. Мускулистый черный лабрадор подпрыгнул, встал на задние лапы и схватил край рубашки, проделав несколько дыр.
Мать запаниковала. Она распихивала собак коленями и руками, но они приближались и приближались. Ее резко качнуло в одну сторону, в другую, она рухнула на четвереньки, и их было уже не остановить. Она закрывала голову руками, а они рвали ее одежду, раздирали рубашку, тонкую ткань нижнего белья.
Все закончилось так же быстро, как и началось, – ни одна лапа ее не коснулась. Она лежала на земле в позе эмбриона, голая, и тяжело дышала. Ее уши дергались, и она слышала лишь тихое дыхание собак и ощущала запахи их разгоряченных тел.
Она подняла голову. Собаки стояли вокруг, скулили и рыли землю, косились на нее, таращились, и шерсть у них на спинах стояла дыбом. Она сжала пальцами камень бордюра, оскалила зубы. Ее глаза зажглись огнем, она почувствовала, как на голове разрастается чудовищная грива. Мускулы ее бедер напряглись. Пронеслась и тут же исчезла мысль: ты – животное.
Ей не хотелось думать, только действовать. Только выживать. Она зарычала и слепо бросилась в толпу окруживших ее тел, ища зубами плоть. Она вся была шерстью, кровью и костями. Она вся была инстинктами и гневом. Она не чувствовала ничего, кроме веса собственного тела и притяжения земли, кроме особенной влажности ночного воздуха, кроме летучих мышей, пролетавших вдали, кроме каждого движения лап, ног и голов вокруг нее. Она ловила ночь ртом, желая во что-то впиться зубами. Она закрыла глаза и стала чистым движением, чистой темнотой, дрожью и зыбью, первым звериным сном.
Следующим утром она проснулась в своей кровати, в рубашке и нижнем белье; пижамные штаны лежали на полу. Она скорчила гримасу, посмотрела на штаны, потянула туда-сюда ворот рубашки.
Хотя она понимала, что ей следовало бы волноваться, не сходит ли она с ума, учитывая совершенную нетронутость ее одежды; понимала, что нужно немедленно позвонить врачу и записаться на прием, может быть, пройти осмотр психиатра, чтобы ей назначили таблетки, нужно все убедительно рассказать мужу, когда он вернется домой, – рассказать о разрыве реальности, о том, что собаки пришли и разорвали на ней одежду, а потом она очнулась одетая. Хотя она все понимала, сейчас, лежа в кровати и чувствуя, как по ней ползает мальчик, она не могла совладать с бурлящим в ней почти религиозным экстазом, ярким и чистым. Он шел из ее души.
Она подхватила мальчика и подбросила в воздух, снова и снова, пока он не начал задыхаться от смеха. Она зарылась мокрым носом ему в шею, щекоча, а он визжал от удовольствия и тянул ее за уши, покрытые новой шерстью. Она осторожно сжала его руку зубами, он вновь завизжал и выбежал из комнаты. Она выпрыгнула из кровати, на четвереньках понеслась за ним в спальню. Ее волосы стали длинными. Длиннее, чем когда бы то ни было, их концы щекотали ей пятки. Они играли до тех пор, пока не выбились из сил; вся комната была перевернута вверх тормашками, игрушечные рельсы разбросаны, стопки книг опрокинуты, простыни грудой валялись на полу.
В кухне, готовя мальчику завтрак, мать насвистывала. Что случилось прошлой ночью? Она понимала, что нужно было бояться, но не боялась. Ее тело оживила свежая сила, и она любила свое тело и любила мальчика – новое тело, созданное ею.
Может быть, такое случается со всеми матерями, а ей просто никто не сказал – ведь не знала же она, что после родов ее ступни станут шире, а волосы во время мытья будут вылезать целыми клочьями? Может быть, это еще один из секретов материнства?