Тому было всё равно. Он повертел застывший на стойке стакан, задумчиво посмотрел через его грани на свет. Кусочек стекла сверху сколот, и стакан напоминал начавшую подтаивать ледяную фигуру.
- Так что это была за птица?
- Чайка. Такая, вся прилизанная... словом, обыкновенная чайка.
- Так что, дама приехала к нам покататься на лодке?.. - спросил кто-то ещё.
- Понятно, - сказал Том, и отошёл.
Чайка, ну надо же... женщина, судя по всему, не пострадала, иначе лодочник начал бы разговор с этого. Всё-таки не часто в Бодега Бэй приезжают посторонние, тем более такие, силуэт которых можно вырезать из какого-нибудь модного журнала.
Чтобы не сидеть порожняком, Том заказал виски: "И побольше льда. Всё равно, я сегодня не пью, так пускай хоть остужает руки". И принялся размышлять об озере, похожем с высоты на магнит, иногда притягивающий туристов.
Это на самом деле огромное озеро. Тёплый климат Пенсильвании делал из него почти что море - настолько важно накатывали на берег волны от какой-нибудь прогулочной лодки, настолько мягок был песок и настолько громки крики чаек и крачек. Дальний берег его выглядел как мираж. На одном берегу раскинулся городок, на другом - коттеджи, красные крыши которых плавали среди зелени, словно вершины далёких скал. Странно было даже подумать, как это туда смогли добраться люди, которые просыпались после полудня (к фермерам это не относится - зачастую они ночевали прямо на поле, нырнув в волны кукурузы), и с такой леностью перемещались по залитым солнцем улицам. Даже названия улиц намекали на местный ритм жизни: "Долговозная", "Стреножная", "Большого потока"...
Тому уже за семьдесят. Это очень просто звучит, но не так-то легко принять. Что Том никак не мог запомнить - так это свой возраст. Всё время вылетает из головы, проклятое непростое число... да ещё и меняется каждый год! Куда это годится?
Седина укоренилась глубоко в волосах, и это было очень заметно. Одним из любимейших занятий Тома было пропускать своего парикмахера, отчего шевелюра его неуёмно разрасталась. У него выдающийся подбородок, тронутый плесенью-бородкой, надбровные дуги, напоминающие камни, на которых точно мох наросла землистого цвета кожа. Бесцветные, похожие на выбеленные водой голышки, глаза смотрели прямо, зато рот всегда пребывал в движении, послушный каким-то своим, внутренним ветрам и ураганам: то в эту сторону накренится, то в ту.
Том высок, сух и крепок. Кажется, если бы где-то в окрестностях городка водились каннибалы, и им бы попался этот старик, прожевать его мясо они бы просто не смогли.
Том работает настоятелем в местной протестантской общине. Это занятие, которое не требует что-то делать руками, но головой приходится работать - будь здоров! Так работать, что шляпа прохудилась уже в двух местах, и Том подозревал, что большую часть ценных мыслей он теряет не из-за старости, а из-за этих дыр.
Не прошло и суток, как история с птицами получила продолжение.
День клонился к вечеру, и на сверкающей от солнца улице произошла встреча бредущего домой священника и мальчугана с соседней улицы.
- Триста девяносто один. Триста девяносто два.
Том оглянулся, с десяток секунд смотрел на удаляющийся белобрысый затылок.
- Триста девяносто девять.
Посигналили; Том отошёл на обочину, пропуская автомобиль. Из-за стекла махал рукой кто-то из знакомых, но Том не заметил.
- Эй, Сидрик!
Мальчишка обернулся. Сказал вместо приветствия, но тем тоном, которым должно звучать "здрасте!":
- Четыреста!
- Где?
- Да вон же, над вами!
Том поднял голову, но ничего не увидел, кроме птахи на проводе.
- Как отец?
Сидра назвали Сидром за шевелюру, напоминающую кипучесть напитка. А ещё за то, что зачали его, как рассказывал его собственный отец, местный плотник и стропальщик, в окружении бутылок с самодельным алкоголем.
Было Сидру, кажется, лет семь от роду.
- Хорошо, - мальчишка не стал вдаваться в подробности. Он аккуратно обошёл линялый мусорный бак и, очевидно, нашёл за ним богатую почву для продолжения подсчёта.
- Что ты там делаешь? - не вытерпел Том.
Но мальчик был занят. Губы его шевелились, карманы шорт топорщились от устремившихся туда, словно космические корабли в бесконечность космоса, рук. Майки на нём не было, плечи и грудь загорелы до черноты.
- Четыреста пять воробьёв! - наконец, провозгласил он.
- Ты умеешь считать до четырёх сотен?
- До четырёхсот пяти. Даже ещё больше могу. Потом идёт четыреста шесть...
Сидрик с жаром завертел головой, отыскивая неучтённых птах.
- Их и правда что-то сегодня многовато, - заметил Том.
- Очень - с жаром воскликнул малец. - Никогда не видел столько сразу!
"Воистину, глазами ребёнка взирает на мир настоящая непосредственность", - подумал Том. А вслух сказал:
- Интересно, какие народные приметы могут быть с этим связаны? Может, какой-нибудь урожай мы соберём раньше срока?
- Они очень наглые. Наверно, потому что очень голодные, - заметил малыш. - Наверное, этот "урожай" будет со дня на день.
Внезапно кое-что пришло на ум Тому. Кое-что, связанное со вчерашним вечером.
- Чайка, - пробормотал он, пощипывая себя за подбородок.
Жизнь деревенского священника не так уж насыщена событиями, чтобы забывать выходящие из ряда вон мелочи.
- А чаек - меньше, - с умным видом ответил мальчишка. - В одной чайке умещается три-четыре воробья. Значит, чаек, наверно, сто. А может, и все сто две! А вороны...