Они дошли до дома. Некоторое время молча постояли, глядя, как летний вечер мягко опускается на зелень сквера, на притихшие улицы, на их знакомый, опустевший в эту пору дом.
— Держи меня в курсе, Илья Сергеевич, обязательно. — Логинов сделал паузу и добавил озабоченно: — Дело-то серьезное. Может, чем пригожусь. — Он пожал Чайковскому руку и, не оборачиваясь, зашагал в подъезд.
А Илья Сергеевич неторопливо стал подниматься по лестнице.
Он открыл дверь своим ключом. В квартире стояла тишина.
— Ты дома, Петр? — громко спросил Илья Сергеевич, и сердце его тревожно забилось.
— Дома, отец, — услышал он преувеличенно бодрый голос сына, — и не бойся, не повесился, газом не отравился. Даже ужин разогрел!..
Продолжая болтать, он выскочил из своей комнаты, подбежал к отцу, обнял, потащил в столовую, где действительно был накрыт стол.
— Садись, отец, подкрепись. Потом будем говорить.
Илья Сергеевич с острой тоской смотрел на сына. До чего же он изменился за эти считанные недели! Похудел, под глазами темнели круги. И сами глаза лихорадочно блестят, в них затаилась печаль, обида, разочарование. Еще тоскливее было Илье Сергеевичу от искусственной улыбки, от этого бодряческого тона, громкого голоса, суетливых движений, которыми Петр неумело старался скрыть свою подавленность, свою душевную боль.
Илья Сергеевич не думал, что Петр будет так страдать. А что Петр глубоко страдает, бросалось в глаза, несмотря, а может быть, как раз из-за всей этой его жалкой маскировки.
Может быть, именно потому, что так больно было сейчас самому Илье Сергеевичу, он сказал непривычно жестко:
— Хватит, Петр, не паясничай. Веселого мало. Но земля не остановилась — вертится. Поужинаем и обсудим, что к чему. Мы не в театре, и комедии играть незачем. Как и драмы. Решать надо. А примем решение, будем проводить его в жизнь. Так солдаты поступают.
— Да я-то, как видишь, не солдат… — с горечью произнес Петр.
— Я сказал, чтоб ты бросил этот тон, Петр. — Илья Сергеевич нахмурился. — Будем говорить о фактах, не о чувствах. О них потом. Давай все рассказывай и подробно.
— Без чувств тут не обойдется, отец, — печально сказал Петр. — Садись, сейчас чайник принесу.
Они сели за стол, налили чай, но, так ни к чему и не притронувшись, начали этот невеселый, вечерний, затянувшийся далеко за полночь разговор.
Подробно, откровенно, как он привык это делать, Петр рассказал отцу все, начиная с первого дня прибытия в Москву.
Илья Сергеевич слушал не перебивая.
— Здорово не повезло, отец, — закончил Петр свой невеселый рассказ, — просто не знаю, что делать.
Он тоскливо смотрел в незанавешенное окно, за которым все серебрилось в свете луны — деревья, крыши, легкие неподвижные облачка.
— Я же сказал, Петр. Надо принять решение и проводить его в жизнь, — повторил Илья Сергеевич.
Петр взглянул на отца. Он только сейчас вспомнил, что то же самое сказала Рута, только еще раньше, до его отъезда. Наверное, то же самое посоветовала бы и мать. Они что, все из одного теста сделаны, одинаково думают? Или это сама очевидность. И только он один не понимает?
— Какое решение? — спросил Петр.
— Это уж тебе виднее. Я могу только советовать.
— И что ты советуешь, отец?
— Вот что, сын (так Илья Сергеевич называл его очень редко, в особо важных случаях). Не будем все смешивать. Ты ведь ездил сначала в Москву, чтобы все для себя выяснить. Ты сам это сказал. Так?
— Так…
— Выяснил?
— Я же тебе рассказал, отец…
— Ты мне рассказал, что произошло, Петр. Как говорится, изложил факты. А выводы?
— С Ниной покончено.
— Твердо? Ты уверен? Сомнений нет?
— Твердо, отец. После всего… я б не смог с ней встречаться. Я не хочу ее видеть, — Петр поднял глаза на отца.
— А тебе не жаль? — помолчав, неожиданно спросил Илья Сергеевич.
— Жаль. Очень жаль. Мне было здорово с ней. Но, понимаешь, отец, как бы тебе объяснить — мне жаль то, что у нас было, жаль такую, какой она была. А такая, как сейчас, она мне не нужна, ну пойми, я просто не смог бы. Словом, Нина для меня больше не существует! — закончил Петр твердо.
— Значит, одно решение принято, — подчеркнуто деловито констатировал Илья Сергеевич. — Остается провести его в жизнь.
— Провести в жизнь? — не понял Петр.
— Конечно. А ты как думал. Решил, что Нина для тебя больше не существует, и воображаешь, что она вообще не существует? Но ведь она есть. И ты это знаешь. А вдруг она напишет тебе?