— А почему я? — совсем по-школьнически спросил он.
Раздались смешки.
— Любой может сделать. Хоть вон Пашинин или Соловьева.
Тут уж засмеялась вся группа. Петр покраснел. «Веду себя как дурак. Ничего, я сейчас ей преподнесу сюрприз».
— Я, видите ли, о наших воздушно-десантных войсках мало знаю, — сказал он небрежно. — А вот об иностранных парашютных частях могу рассказать.
— Я это и имела в виду, — подтвердила Рута.
Петр посмотрел на нее, но так и не смог определить, смеется она над ним или нет.
Раздался звонок.
— Значит, через неделю сообщение Чайковского об иностранных парашютных войсках. Я записала. А сейчас занятия окончены. До среды, товарищи.
Когда шли по коридору, получилось так, что Рута и Петр оказались рядом.
— Так я приготовлю тезисы, — заторопился Петр, ему хотелось как-то загладить свой дурацкий поступок, там в классе. — Я…
— Скажите, Чайковский, вы что, стесняетесь своего отца? — не глядя на него, спросила Рута. — Странно.
Она продолжала идти по коридору, а Петр так и остался стоять. Что она имела в виду? Почему задала такой вопрос?
Одно он понял наверняка — Рута впервые назвала его на «вы», и это, судя по всему, было у нее высшей мерой неодобрения.
Действительно, размышлял Петр, шагая домой, какой-то я больно деликатный стал. Всюду вижу, что из-за моего отца мне хотят поблажки сделать, стараются выделить. Я же из самолюбия, значит, все это возмущенно отвергаю, не желая на чужом горбу в рай въезжать. Такой вот поражающий всех своей скромностью вундеркинд Чайковский. Все сам! Никаких блатов!
А не превратилось ли это в свою противоположность? Не стал ли я фасонить этой своей «скромностью»? Отец у меня комдив, ну и что? Что странного в том, что я тоже хочу стать десантником? И дед был десантник. Что здесь зазорного? Династия! Сейчас сплошь и рядом династии — рабочие, цирковые, актерские. Говорят, в цирковое училище все дети циркачей идут. Что тут странного? И между прочим, отца-то упоминают, но никто ведь не предлагал мне без подготовки прыгать или пятерку за одну мою фамилию ставить. Смешно! Действительно, получается, что я вроде бы отца стесняюсь.
Он дал себе слово покончить с этой… с этим… С чем? Неважно, все ясно.
И если после этого случая симпатия его к Руте возросла, то после другого разговора он проникся к ней неким особенным чувством, которое и сам не мог себе объяснить.
Это тоже получилось случайно. Они шли вместе к автобусной остановке — инструктор и группа учеников. Постепенно кто-то свернул в другие улицы и переулки, кто-то уехал на подошедших раньше машинах. Их же автобус все не шел.
— Пройдусь пешком пару остановок, — махнула рукой Рута. — Полезно для здоровья. — Она улыбнулась.
— И я с вами. — Петр сам не знал, почему предложил свою компанию. Может быть, ему показалось неудобным остаться на остановке, если она уйдет.
Некоторое время они шли молча. Потом заговорили о разных пустяках, о занятиях, о парашютах, о предстоящих зачетах.
— Из тебя выйдет хороший парашютист, — убежденно сказала Рута. — Я имею в виду — спортсмен.
— Почему вы так думаете? — спросил втайне польщенный Петр. Он знал, что пустых похвал Рута не расточает.
— Так думаю, — она пожала плечами и опять улыбнулась, — в тебе сильна наследственность.
— Значит, хороший офицер-десантник, — поправил Петр и тоже улыбнулся. — Отец ведь десантник, спортом-то парашютным он специально не занимался. Но у него звание мастера спорта по борьбе самбо и по стрельбе из пистолета, — поспешил он добавить.
— Нет, я не отца твоего имею в виду, — сказала Рута, — а Зою.
Сначала Петр даже не понял, что речь идет о его матери, Зое Сергеевне. Потом поднял глаза и внимательно посмотрел на Руту:
— Вы… вы ее знали?
— Конечно, мы даже были когда-то подругами, — просто сказала Рута, — вместе выступали, в одной команде.
— А я… А мама про вас ничего мне не рассказывала, — простодушно заметил Петр.
Рута улыбнулась:
— Не про всех же своих товарищей по спорту она могла рассказать. Да и давно это… Ты еще не родился. Совсем девчонки были…
Взгляд ее на мгновение затуманился, унесся в даль воспоминаний.
Петр молчал. Он впервые не испытывал чувства смущения, тоски, когда говорили о его матери. Обычно он этого не любил, ему всегда казалось, что даже близкие люди — родственники, подруги матери — не должны касаться ее памяти, как бы ни любили. Он понимал, что это глупо, и все же говорил о ней лишь с отцом и Ленкой.
— Она была редкий человек, — задумчиво говорила Рута, — таких мало. Совсем девчонка, а человека спасла.