— Что только дураки лезут из-за пустяков в бутылку.
Петр был уязвлен.
— Я смотрю, ты и без пустяков не прочь заглянуть в бутылку.
— Раз мужчины ведут себя, как девчонки, то нам, девчонкам, только и остается, что вести себя, как мужчины, — отпарировала Нина. Она не лезла за словом в карман.
Налив еще коньяку, она разом выпила его.
— Судя по твоим московским дружкам, для тебя мужчины те, кто курит, пьет, мотается по ресторанам и…
Он не закончил фразы.
— Да, да и «и» тоже. А для тебя и «и» не существует, — Нина встала, щеки у нее пылали, лоб повлажнел, выпитое явно начинало действовать. — Для тебя ведь, кроме парашюта и твоей дзюдо, ничего на свете нет.
— Перестань, Нинка, — он взял себя в руки, хотя и не понимал, что с ней происходит, — мы здесь, право же, не ссориться собрались, а…
— А для чего? Для чего? Обсудить твои жизненные планы? Поцеловать друг друга в лобик? Решить, на какой фильм завтра пойдем? Для чего?
Она смотрела на него с непонятной злостью, на глазах выступили слезы. Она торопливо налила еще коньяку.
Петр решительным движением вырвал у нее бокал, вылил коньяк на пол.
— Я пойду, Нина, ложись спать. Ты же напилась. Стыдись.
— Уходи, сейчас же уходи. Я знаю, что мне делать. Не учи меня, пожалуйста. Уж я-то знаю! А ты уходи! — Она неверным шагом подошла к серванту, достала сигареты, закурила. — И не смей мне больше указывать, слышишь! «Не кури, не пей…» Что хочу, то и делаю. Хоть ты и совершеннолетний, я на сто лет старше тебя. Петр Чайковский — десантник, чемпион, железный человек, образец добродетели. Ох, не могу! От смеха можно умереть!
Она действительно повалилась на диван, громко хохоча, закрывая лицо руками. Неожиданно вскочила, сверкая глазами:
— Уходи, учитель, уходи, слышишь!
Петр некоторое время молча смотрел на эту раскрасневшуюся, растрепанную пьяную девчонку, ничего общего не имеющую с его холеной, воспитанной Ниной, и, повернувшись, вышел в переднюю. Нина не провожала его.
Три дня они не разговаривали.
На четвертый день Нина первой подошла к нему в школе на перемене, сказала тихо:
— Нам надо поговорить, дождись меня.
Он дождался ее, и они вместе пошли домой по осенне холодным, унылым улицам.
Долго шли молча. Потом Нина сказала:
— Не сердись, Петр. Я вела себя как дура. Больше не буду. Просто у меня горе.
Петр, готовившийся произнести назидательную речь и потребовать клятвенных заверений, что она больше не будет ни пить, ни курить, ни… вспоминать своих московских знакомых, сразу забыл обо всем.
— Горе! Какое горе, Нинка? Что случилось?
Нина выглядела несчастной. Щеки побледнели, а нос на осеннем холодном ветру покраснел, она теребила поясок пальто. Шла опустив голову.
Петру стало ее жгуче жалко. Все-таки он свинья. Действительно, не мужик, а баба какая-то. Права Нинка. Он для нее опорой должен служить, а вместо этого занят только собой. Ее делами совсем не интересуется. Вот у нее горе, а он ничего не знает.
— Петр, — она подняла на него взгляд, в котором затаилась печаль, — родители, папа с мамой, возвращаются. Совсем.
У Петра отлегло от сердца. И только-то? Конечно, лучше без них. Но, в конце концов, не могут же они всю жизнь жить за границей. Ну, будут с Нинкой встречаться у него, в парке, в кино, на улице, наконец. А он-то думал…
— Какое же это горе, Нинка? Как не стыдно! Это ж твои родители, ты должна радоваться, что они возвращаются. Они нам не помешают, — добавил он простодушно.
— Ты не понимаешь, Петр, — грустно сказала Нина. — Они возвращаются в Москву… Я вчера получила письмо.
— Как в Москву? — сначала он даже не понял.
— Папа получил назначение в министерство. Большое повышение. Мы будем жить в Москве. Я уеду.
Нина всхлипнула и, повернувшись, уткнулась ему носом в грудь.
Петр стоял потрясенный. Он только сейчас сообразил, что все это значит. Нина уедет! Они расстанутся. На сколько? И хотя оба знали, что рано или поздно ее родители вернутся и, скорее всего, будут жить в Москве, и ей придется переехать к ним, но все это казалось таким далеким, не скорым, таким нереальным…
И вдруг как гром среди ясного неба.
— Что делать, Петр? — Нина смотрела на него заплаканными глазами.
Она шмыгала еще более покрасневшим носом, губы распухли. Была она сейчас такая беспомощная, растерянная, горестная, что Петр сам чуть не расплакался.
Но это длилось секунды.
— Надо что-то делать, Нинка. Срочно. Когда они приезжают?
— На Новый год должны быть в Москве. Уже квартиру получили. Где-то на улице Горького.