– Наверное, не сочувствует.
– А тебе, значит, сочувствует? Так, что ли?
Приподняв голову, Дункан теребил обтрепавшийся край одеяла.
– Видимо, так, – сказан он. – Почему-то я вызываю сочувствие. Такое вот у меня свойство. Так и раньше было. В смысле, еще до всего этого.
– Что ли, харя твоя располагает?
– Возможно.
– Пушистые ресницы и все такое.
Дункан выпустил одеяло и набычился.
– Я не виноват, что у меня такие ресницы.
Фрейзер засмеялся, тон его вновь стал иным.
– Разумеется, не виноват, Пирс. – Он спрыгнул со стола, вплотную к стене придвинул стул и сел, разбросав ноги и откинув голову. – Знавал я одну девушку, – начал он, – у которой ресницы были, как у тебя...
– Наверное, ты многих девушек знавал?
– Я не трепло.
– Ну и не надо.
– Эй, сам же завел этот разговор! Я-то спрашивал про тебя и мистера Манди... Просто интересно, неужели он делает такие поблажки только за красивые глаза?
Дункан сел. Он вспомнил руку мистера Манди на своем колене и покраснел.
– Я ничем с ним не расплачиваюсь, если ты это имеешь в виду! – с жаром сказал Дункан.
– Пожалуй, именно это я имел в виду.
– Вот так происходит у тебя с девицами?
– Полегче! Ладно, просто я...
– Что – просто?
Фрейзер замялся.
– Ничего. Только любопытно, как оно слаживается.
– Что слаживается?
– Ну, у таких, как ты.
– Как я? – спросил Дункан. – Что ты хочешь сказать?
Фрейзер заерзал и отвернулся:
– Ты все прекрасно понимаешь.
– Не понимаю.
– Ну хотя бы знаешь, что о тебе здесь говорят.
Дункан чувствовал, что краснеет еще сильнее.
– Такое говорят здесь о любом мало-мальски... культурном человеке, который любит книги, музыку. Иными словами, если ты не скот. Хотя именно сами скоты погрязли в этом как никто другой...
– Я знаю, – тихо сказал Фрейзер. – Но не только это.
– А что еще?
– Ничего... Я слыхал, почему ты здесь оказался.
– Что ты слыхал?
– Тебя посадили, потому что... Ладно, проехали, это не мое дело.
– Нет! Говори, что ты слышал.
Фрейзер пригладил ежик волос и наконец врезал без обиняков:
– Тебя посадили, потому что ты пытался покончить с собой, когда умер твой дружок.
Дункан онемел и замер.
– Извини, – сказан Фрейзер, – Говорю же, это не мое собачье дело. Мне пофиг, за что ты здесь и с кем ты якшался. Если хочешь знать мое мнение, у нас сволочные законы о самоубийстве.
– Кто тебе сказал? – сипло спросил Дункан.
– Не важно. Плюнь.
– Уэйнрайт? Или Биннс?
– Нет.
– Тогда кто?
Фрейзер смотрел в сторону.
– Ну конечно, эта педрилка Стелла.
– Тварь! – воскликнул Дункан. – Меня от нее тошнит. От всей их кодлы. С бабами не спят, а сами стали бабами. Даже хуже баб! Их лечить надо! Я их ненавижу!
– Ладно, – мягко сказал Фрейзер. – Я тоже.
– А сам думаешь, что я такой же!
– Я этого не говорил.
– Думаешь, я из их числа, и Алек был...
Дункан осекся. Здесь он никогда не произносил этого имени, только перед мистером Манди, а сейчас выплюнул его, как брань.
Фрейзер вглядывался сквозь сумрак.
– Алек был твоим... дружком? – осторожно спросил он.
– Никакой он не дружок! – взъярился Дункан. Ну почему всем только одно приходит в голову? – Он просто был моим другом. Что, у тебя нет друзей? У остальных тоже?
– Разумеется. Извини.
– Он просто был моим другом. Если бы ты вырос там, где я, и чувствовал, как я, ты бы понял, что это значит.
– Да, наверное.
Похоже, пик бомбежки миновал. Фрейзер подышал на руки и поработал озябшими пальцами. Затем полез под подушку и достал сигареты. Чуть смущенно предложил Дункану. Тот мотнул головой.
Фрейзер руку не убирал.
– Я хочу, чтоб ты взял, – тихо сказал он. – Ну бери. Пожалуйста.
– Тебе же меньше останется.
– Плевать. Дай-ка, я сам прикурю.
Фрейзер сунул в рот обе сигареты, взял каменную солонку и иголку. Чиркая железом о камень, можно было высечь искру; через пару секунд бумага наконец занялась, следом затлел табак. Дункан принял сигарету, которая, намокнув от слюны Фрейзера, перегнулась, точно соломинка. К языку тотчас прилипли табачины.
Курили молча. Сигареты спалились за минуту. Докурив, Фрейзер развернул охнарик и собрал, что можно, на следующую закрутку.
– Я завидую твоему другу, Пирс, – негромко сказал он. – Правда, завидую. Не представляю, чтобы я так сильно кого-то любил – мужчину или женщину, не важно, – как ты любил его. Да, завидую тебе.