— В другой раз не ходи так далеко!
Он мог бы ее спросить, почему она бродит по лесу без дела, без причины. Но Ботилла была всегда послушной и покорной дочерью. С тех пор как она подросла, ее почти не наказывали. И в девушках держала она себя достойно и в строгости и наказывать повода не давала. Родители не знали с ней ни забот, ии печали. Староста видел, что дочь уважает и почитает его, как и должно уважать и почитать заботливого отца, который любовно оберегает свое дитя и желает ему добра. Строгие отцы требовали, чтоб дети всегда находились под их родительским оком, даже когда они были совсем взрослые, как Ботилла, но если уж ей хотелось погулять в лесу, развеять там свою печаль, то не мог же он отказать в этом родной дочери. Правда, в лесу она намается, и уж тогда мало проку будет от нее в усадьбе, да и мало ли что может с ней там случиться!
Поэтому староста сказал дочери:
— Не забредай-ка далеко!
— Не стану, батюшка.
И больше о том речи не было.
Ботилла не промолвится, что приключилось с ней на лесной прогалине. И кого она там повстречала, останется ее тайной, которую она никому не откроет.
Не испугалась девица, когда, проснувшись, не услышала пения птиц и не увидела вокруг распустившихся цветов. Не стала тужить, что видит лишь голую колючую кочку, на которой только что лежала его рука. Не печалилась, что суженый сгинул да пропал.
Знала она, что ей делать.
Стоит ей пожелать — и она покличет его и вызовет на прекрасную зеленую луговинку; стоит ей захотеть — и она тайком уйдет из дому и встретится с суженым в лесу.
Вор обкрадывает самого себя
В землянке под поваленным дубом живут двое. Один из них покидает землянку днем, другой — ночью. Один возвращается домой ввечеру, другой — поутру. Один приходит со снизкой рыбы, с пойманной в силок птицей, другой — с солониной и прочей снедью. Один спит ночью, другой — днем. Каждый из них занят своим делом, и теперь они ладят друг с другом. Но каждый кормится тем, что добыл сам, и добычи другого не трогает.
На трясине Флюачеррет курлыкали журавли в последние дни перед отлетом и тревожно кричали чибисы, завидев лисицу или ястреба. Цветы белоуса завяли, и пух их висел на стебельках сухой и мертвый. В брусничнике падали на землю тяжелые, набрякшие ягоды, и тетерева прятались в кочкарнике. А на болоте белела неспелая клюква, нанизанная на короткие стебельки, твердая, как желуди. Высокое и ясное стояло небо над лесной осенью.
Солнцеворот и время свадьбы минули, а жених все еще хоронился в лесу. Облаву не снимали, и Сведье не осмеливался подходить близко к деревне. Здесь, в безлюдном и глухом лесу, до него доносились лишь голоса людей, бродивших в поисках заблудившейся скотины. Изредка доходил он до озера Мадешё, но, если неподалеку были люди, поворачивал назад. Порох и дробь были у него на исходе, и он ставил теперь силки на птиц и капканы на зайцев. В этой охоте он был удачлив.
Когда Сведье, проверив силки и капканы, приходил домой со знатной добычей, Угге говорил ему:
— Она не оставляет тебя своею милостью.
Лесной вор догадывался, кто посылал Сведье такую удачу, но имени его пособницы не называл. Сведье отмалчивался.
— Только она теперь тебя не отпустит! — сказал Угге предостерегающе. — Удружить ей надо.
— Это как же удружить?
— Известно как — по-мужски. Придется тебе ее потешить.
— Если ты про ту самую, так ей я не удружу.
— От нее не уйдешь! — проронил Угге.
То ли жалость, то ли зависть слышались в голосе вора, — Сведье не понял. Он утаил, что однажды ночью, когда Угге промышлял в деревне, лесовица лежала у него на постели.
Вначале он решил, будто все это ему по сне померещилось. Сведье привиделась его невеста Ботилла; она ласково лежала у него на плече. Такой сон видел он много ночей, но на этот раз, когда проснулся, какая-то женщина все еще лежала рядом с ним. На теле у нее не было ни единой нитки, она раззадоривала и распаляла Сведье, а он, проснувшись, коснулся голой груди лесовицы, приняв ее за грудь невесты. Но, разглядев, кто эта женщина, он отшатнулся и закричал. Ибо у женщины, лежавшей в постели, не было лица. Тут-то он и понял, кто она такая. Над спящим имела она полную власть, и Сведье во сне подпустил ее к себе. В страхе выкрикнул он имя Христово, и она тут же исчезла в темноте землянки. Там, где она только что лежала, осталась лишь овечья шкура.
В ту ночь он с ней не опоганился, но совесть его мучила всякий раз, когда он вспоминал, что принял ее нагую грудь за грудь честной девушки. Только подумать — у этой женщины не было лица! Or пророчества Угге ему стало не по себе. «От нее не уйдешь!»