Запах заползал в дома, двери отворялись, выглядывали бледные лица с заострившимися носами, ввалившимися блестящими голодными глазами. Колют борова в деревне — жирная свинина во рту, тающее, смачное сало в котле!
Жадными, тоскующими глазами глядели люди на пригорок возле хлева, на шпарельщиков и борова на убойной скамье, на человека, гонявшего дубинкой кошек и собак, потом с неохотой затворяли двери. Что толку стоять, глазеть и принюхиваться? Голодные собаки подбирались к убойной скамье, увертывались от ударов дубинки. Стоило человеку поднять палку, они начинали рычать и выть, но как только человек с палкой поворачивался к ним спиной, они снова приближались к скамье. Может быть, они надеялись, что им в конце концов посчастливится. Кошки были пугливее — они прижимались к земле, держась подальше от человека с палкой. Но они были начеку, выжидали, не спуская глаз с убойной скамьи. Из-за домов, из-за деревьев, из-за камней сверкали ядовито-зеленые искры кошачьих глаз.
А высоко на макушках елей за деревней сидели большие темные остроклювые птицы и молча, терпеливо дожидались своего часа.
Отовсюду — от людей и скота, от четвероногих и пернатых, от слуховых окошек и домов, от бревен и камней, от кустов и деревьев, — отовсюду ползли острое желание, томление, голод. Они обволакивали убойную скамью и лоснящуюся тушу борова, издающую запах паленой щетины. Колют борова в деревне — жирная свинина во рту, сало, тающее в глотке.
А за камнем, на опушке леса, схоронились двое.
И было это ранним утром в месяц убоя скота, и было то в месяц воров, в голодный год.
Стало светать, и предрассветный туман над землей поредел.
Сухие можжевеловые ветки вспыхнули в огне под кипящим котлом, и отблеск заиграл на лезвиях ножен. Две пары глаз на опушке внимательно следили за всем, что творилось возле убойной скамьи. У человека в сером армяке, видно, глаза были зорче:
— Собираются разделывать тушу.
— Тогда нам нельзя мешкать, — ответил человек в черном армяке.
— Фохт нас заметит.
— Он будет следить, чтобы батраки не отрезали кусок для себя.
На несколько мгновений все заволоклось клубами дыма. Порыв ветра донес до людей на опушке запах паленой щетины и шпареной свинины. Дерзкий старый цепной пес подкрался под защитой густого дыма к самой скамье. Не успел человек огреть его палкой, как он впился зубами в большой клубок кишок и побежал, волоча размотавшийся клубок по земле.
— Теперь хребтину режут, — сказал серый армяк. — Рубят тушу пополам.
— С половиной легче управиться.
— Твоя правда. Нечего ждать!
Серый армяк покинул свое убежище за камнем, а товарищ остался. Он побежал, пригнувшись, вдоль изгороди, так, чтобы его не видно было из деревни. Добежав до хлева, он вдруг исчез. Человеку за камнем показалось, что тот влез в слуховое окно.
Батраки разрезали тушу вдоль спины и разрубили пополам. Жирная свинина лоснилась. Они собрались было разрезать борова на четыре части, как вдруг из хлева донесся страшный грохот и крик:
— Воры! Сюда! Помогите! Воры в хлеву!
Тут из хлева выбежал бык — то ли он сорвался с привязи, то ли его отвязали. Задрав хвост, бык помчался в яблоневый сад. И опять закричали:
— Скотину угоняют! Помогите!
Фохт что-то приказал батракам, и они тут же бросились бежать от скамьи к хлеву, не выпуская ножей из рук.
Сам фохт сделал несколько шагов, потом остановился возле перелаза; отсюда он мог быстрее догнать того, кто побежит из хлева.
Тогда человек в сером армяке вылез из того же слухового окошка, через которое проник в хлев. Пока Борре караулил у перелаза, стоя спиной к шпарне, он подбежал к убойной скамье, вскинул половину туши себе на спину и сломя голову кинулся к лесу. Но тут фохт обернулся и заорал. По привычке он схватился за пояс, забыв, что при нем нет пистоля. Тогда, подняв палку, он бросился вслед за серым армяком, созывая на помощь батраков. Крики раздались снова, но теперь это был другой голос:
— Воры! Держи его! Сюда-а-а!
Крикам фохта вторило эхо.
Теперь настал черед тому человеку, что сидел за камнем. Когда фохт побежал к лесу, тот покинул свое убежище, кинулся опрометью, к убойной скамье и, взвалив на плечо оставшуюся половину туши, во весь дух пустился тем же путем обратно в лес.
Немного погодя батраки вышли из хлева и уставились на убойную скамью, вытаращив глаза, совсем уже сбитые с толку. Из хлева убежал только один бык, а ошпаренный и разрубленный боров исчез. И фохт тоже пропал. Чужих никого не было видно, а далеко в лесу слышался голос фохта — он звал их на помощь. Так и не поняв толком, что случилось, они рысцой потрусили к нему.