Я киваю, Дин хмурится, но ему никто не поясняет.
― Маги земли и не маги вовсе, так принято считать, ― вещает Лиэн. ― Но так ли это? Как тогда вышло, что в свое время кто-то обнаружил их способность проводить токи и почему у них есть способность видеть энергию? Дело в том, что магия земли медлительна, как медлительны вы сами, землеройки, ― тут он хмыкает. ― В вас нужно вложить больше сил и ждать значительно дольше.
― Хочешь сказать…
― Что вы, госпожа, с точки зрения раскрытия магии, сейчас как младенец. Но когда-то ваш дар может развернуться, если его обучать. Просто не сразу и не быстро. Но если с ребенком не заниматься, он не сможет чувствовать магию и творить чары. Поэтому земные маги не в силах пробудить свой дар – о них просто все забыли.
Звучит абсурдно.
― И поскольку поблизости, а может, и в этом мире, нет сейчас инициированных земных магов, придется воспользоваться помощью мага огня.
― Больше подошел бы, вероятно, водник, ― вдруг в задумчивости протянул Дин.
― Водники поразительно болтливы, ― отмахнулся Лиэн. ― Да и вы сойдете.
― Что ж, спасибо, ― хмыкает Дин.
К лорду Остину я выхожу, когда солнце село. Я надела одно из платьев, подаренных мне Хозяином, уложила волосы. Мне давно не приходилось выглядеть так хорошо и в то же время так растерянно. Эта растерянность сквозила в каждом моем движении, но я ничего не могла с ней поделать. Лиэн, проводивший отчего-то меня до ворот, только цокнул языком.
― Герцог будет недоволен.
― Герцог мертв.
― Скажете ему это сегодня ночью.
Но Лиэн ошибся. Хозяин не пришел. Я думала о нем, когда шла по душной, опаленной усталым солнцем улице, пока стучала в знакомую уже дверь, пока здоровалась с приветливым и тоже знакомым дворецким. На небе уже зажглись первые звезды, когда я, наконец, перестала о нем думать, когда я выбросила имя Ниэля из головы.
Брент Остин волновался. Это было заметно и в некоторой степени неожиданно, потому что он совершенно не походил на человека, который может волноваться по какому бы то ни было поводу, тем более что ему уже приходилось отведать моей солоноватой крови. Тем не менее он был взволновал и то и дело взъерошивал растрепанные волосы, пока я неслышно стояла за его спиной. Так же, как и днем, он смотрел в окно, только что он там видел, оставалось на этот раз для меня загадкой.
На маленьком столике в знакомой гостиной стояла тарелка с нарезанными яблоками, кувшин с вином и два бокала. Один был полон.
― Брент.
Он обернулся совсем как днем. Порывисто. Еще не Извечный, уже не человек.
― Ты прекрасна.
― Ты тоже отлично выглядишь, ― улыбнулась я одним уголком рта. ― Но я пришла не разговаривать.
― Давай все же сначала поговорим.
― Я хочу, чтобы ты молчал о руде. Это все, о чем я хочу поговорить сегодня, ― я все же сажусь на диван, но к яблокам не прикасаюсь, смотрю на них с отвращением, но гоню прочь мысли о совсем другом мужчине. ― Ты не скажешь ни слова никому. За это ты получаешь меня бесплатно и мое молчание о некоторых твоих проступках перед королем.
― Вот как?
Теперь голос его холоден, теперь растерянности и волнения в нем нет ни на йоту.
― Признаться, я ожидал несколько иных слов, Джен. Что ж, тогда не вижу смысла в этой бутафории.
Легким движением ноги, он переворачивает стол, и посуда разлетается, вино омерзительным темным пятном расплывается по светлому ковру. Меня обдает запахом кладбищенской земли и холодом могилы.
И все же он нежен, все же он мягко и быстро справляется с тем, что Хозяин превращал в долгую пытку, и последний поцелуй со вкусом моей крови получается столь трогательным, исполненным такой с трудом сдерживаемой жадности, что я чувствую на своих щеках слезы.
― Прости, Брент, ― шепчу я, когда все закончилось, когда он, прижав меня к себе, устраивается на диване. ― А вина ужасно жаль, я бы выпила с тобой бокал.
Это говорю не я, это говорит сама моя душа, отрывающаяся от тела.
― А мне жаль тебя, но я ничего не могу с собой поделать. Я даже не смог отказать тебе. ― Он, как в прошлый раз, заживляет мой порез.