Однако выяснилось, что Трульсен припас кое-что новенькое. Во-первых, окно спальни на втором этаже было разбито. Эта неожиданная деталь частично объясняла, почему температура в доме была близка к нулю. Старая вилла отапливалась двумя каминами старого образца. К ним присоединялся бак, который нужно было пополнять водой из канистры. Бак был пуст, и поэтому дом охладился. Когда именно это произошло, определить было невозможно. Трульсен еще раз повторил, что патологоанатомам предстоит потрудиться, но что результаты их работы вряд ли значительно повлияют на расследование, так как ничто не указывает на то, что было совершено преступление.
— А как быть с разбитым окном? — спросил кто-то.
— Оно разбито изнутри, — ответил Трульсен, продемонстрировав серию слайдов, подтверждающих это.
На фото были дырка в стекле и кусочек стекла такой же формы, найденный в саду под окном. Всем было ясно, что само отверстие слишком маленькое, чтобы кто-нибудь мог влезть в дом через него, а снаружи не было ни отпечатков ног, ни следов, ни стремянки, ни каких-либо других приспособлений, с помощью которых взломщик мог залезть на второй этаж.
— Именно разбитое стекло и позволило в конце концов обнаружить тела, — продолжал вещать Трульсен. Даже не думая задавать этого вопроса, Валманн с раздражением размышлял о том, кому и зачемпонадобилось разбивать стекло. — Первыми разбитое стекло заметили дети, собиравшие в лесу подснежники. Вернувшись домой, они рассказали об этом, а их родители вызвали полицию. Дробовик в настоящий момент находится на экспертизе. Ясно, что одного патрона в патроннике будет недоставать. Вскоре проведут тщательный анализ отпечатков пальцев на ружье и осколках стекла, а также на мебели и других предметах обстановки, однако на данный момент ничто не указывает на то, что в доме есть отпечатки пальцев кого-то помимо умерших.
«Ничто не указывает», — с усмешкой подумал Валманн. Неужели Снупи невооруженным глазом смог увидеть отпечатки пальцев? Он попытался отогнать впечатление, будто улики специально собраны для того, чтобы подтвердить заранее предрешенные выводы. Даже его собственные рассуждения складывались по тому же принципу, и именно это увиливание беспокоило его.
После того как Лидия Хаммерсенг начала пользоваться инвалидной коляской, в доме был установлен особый лифт. На экране появилась фотография лифта. Лифт должен быть проверен на предмет возможной неисправности: это могло бы объяснить, почему она упала с лестницы и умерла. Экспертиза будет проведена датскими производителями лифта и представителями страховой компании.
То, как супруги Хаммерсенг жили, только начинает проясняться, однако все указывает на то, что их жизнь была спокойной, брак — удачным, и так было на протяжении сорока одного года их супружества.
Более того, думал Валманн, они были самым настоящим образцом для подражания как в общественной, так и в личной жизни. Они были сердцем Хамара: общество, культурные мероприятия, политика, любительский спорт, музыка… Даже став инвалидом, Лидия Хаммерсенг продолжала давать уроки игры на фортепиано.
— Все указывает на то, что произошла трагедия, — подытожил Трульсен с подобающей случаю серьезной миной. — Печально, что все так закончилось.
Валманн, сидящий позади всех, чуть было не произнес «аминь», но беспокойство не покидало его, к тому же он не участвовал в расследовании. Это не его дело. Он как раз собирался встать и уйти, когда Трульсену захотелось поблагодарить его за то, что Валманн по собственному желанию приехал на предварительное опознание тел. Это сообщение заставило Йертруд Моене неприязненно посмотреть на него поверх очков.
— Валманн, ты там был?
Ему оставалось только утвердительно кивнуть головой.
— Валманн знаком, то есть был знаком, с умершими, поэтому мы сочли целесообразным вызвать его, так как никого из близких родственников рядом не оказалось, — вмешался Рюстен. Спокойствие в его голосе словно обволакивало резкий выпад Моене.
— Вот как?
Теперь ее взгляд остановился на Рюстене, а по морщинам, собравшимся вокруг рта, было ясно, что она думает о его действиях.
— У меня вопрос, — вмешался Валманн. Ему не нравилось, что разговор принимает такой оборот. Трульсен воодушевленно закивал, показывая, что он рад любым комментариям, которые могут помочь следствию. Валманн порылся в памяти, пытаясь вспомнить какую-нибудь мелочь, которая сбила бы эту самодовольную рожу с толку. — Вчера вечером, когда я был там, то не придал этому особого значения, но сейчас я вспомнил, что на Лидии… фру Хаммерсенг надето очень много одежды, да еще и верхняя одежда сверху, а на Георге Хаммерсенге только спортивный костюм, к тому же на его толстовке еще и молния расстегнута. Будто бы она мерзнет, а ему жарко. Вы смогли бы это как-то объяснить?
Трульсен задумчиво кивнул головой, а потом улыбнулся, словно участвовал в телевикторине и угадал правильный ответ:
— Самым простым было бы предположить, что супруг незадолго до этого вернулся с пробежки. Нам известно, что он очень любил бегать, а в прихожей и на кухне мы обнаружили следы грязных кроссовок… — на экране замелькали фотографии, — следовательно, ему было жарко, он вспотел, и верхняя одежда ему была не нужна. Не стоит также забывать, что фру Хаммерсенг уже несколько лет болела и была очень худой. Очевидно, из-за этого она была особо чувствительной к холоду. Ко всему прочему, этот дом старый, сквозняки в нем — обычное дело, и постоянно поддерживать внутри тепло было сложно, даже несмотря на отопление. Таковы наши предположения на данный момент.
— А как насчет пианино?
Валманн произнес это совершенно спонтанно. Он судорожно отгонял воспоминания о руке Лидии Хаммерсенг, неестественно отброшенной в сторону, похожей на оторванную руку куклы. Рукав задрался, и были видны отвратительные синие пятна, а сама рука была ободрана, особенно локти.
Пианино. В его памяти вилла Скугли всегда была наполнена музыкой и музыкальными инструментами. Пианино занимало почетное место в гостиной, между двумя окнами, из которых открывался вид на сад и широкие поля, оно сразу же бросалось в глаза, как только кто-то заходил в дом. Когда он заходил туда вчера вечером, дверь в гостиную была открыта, но никакого пианино он не видел. Очевидно, его не видел и Трульсен.
— Пианино?
— Семья Хаммерсенг была очень музыкальной, — Валманн пустился в объяснения, — они все без исключения играли на каких-нибудь инструментах. Пианино занимало главное место в их доме. Они все играли, особенно она, Лидия.
— Я не помню никакого пианино… — Трульсен подозрительно огляделся, будто кто-то неуместно подшутил над местом преступления. Его взгляд упал на Рюстена, который задумчиво покачал головой:
— Нет, Юнфинн. В доме нет пианино.
Валманн кивнул, словно нашел ответ:
— Я, правда, был там в последний раз много лет назад.
Его беспокойство не стихало.
— Еще вопросы или этого пока достаточно? — Решив закончить выступление, Трульсен заторопился и вопросительно посмотрел на Валманна, который покачал головой.
Если бы даже и были, он бы промолчал. Излишнее рвение руководителя следствия и его менторский тон наводили на него тоску. Такому бюрократу, как Трульсен, бесполезно объяснять, что пианино — не старый диван и его не выбрасывают, особенно, в домах, где много лет занимались музыкой. Он попытался поймать взгляд Аниты, сидевшей у экрана, но она делала какие-то пометки и не обращала на него внимания. Он поднялся, но тут же заметил, что Моене, глядя на него, едва заметно кивнула в сторону своего кабинета. К Моене на ковер — именно этого ему и не хватало субботним утром.
5
— Вообще-то я хотела бы выразить соболезнования, ведь эта трагедия произошла с твоими близкими друзьями…
Йертруд Моене была воспитанным человеком. Она хорошо знала правила приличия, однако слишкомувязла в формальностях, в том числе и когда дело касалось следствия.
— Спасибо, — ответил Валманн, — но близкими друзьями мы не были. Я учился в школе вместе с их сыном, и в детстве мы ходили друг к дружке в гости. Вот так я с ними и познакомился.