Затем один из них пробрался вперед сквозь толпу и заговорил с Фрэнсис на арабском языке.
— Я ничего не понимаю. Вы говорите по-английски?
Он покачал головой. Потом показал на дверь, согнул руку в локте и выбросил руку вперед: «прочь из поезда». И он повторил все снова.
Фрэнсис ухватилась за дверной косяк, чтобы не упасть.
— Мой друг сошел с поезда? — Руки и ноги у нее дрожали. — Он об этом говорит?
Проводник переговорил с пассажиром. Фрэнсис попыталась сглотнуть, но, так как во рту у нее пересохло, от этого рефлекса появилась боль в горле.
— Да, — сказал проводник, — ваш друг сошел.
Глаза у нее наполнились слезами.
— Боже мой. Где? Где он сошел?
Они посовещались и вместе произнесли:
— Абу-Хамед.
— Абу-Хамед?
— Да, да.
— Но почему? Почему?
Мужчина пожал плечами и покачал головой. Толпа глазела на молодую иностранку, брошенную посреди пустыни. Они так же ничего не понимали, как и она.
— Господи.
Он сошел с поезда. Так оно и есть — он бросил ее. Не где-нибудь, а здесь.
Большая рука с ломкими ногтями держала бокал у нее перед носом. Это вывело ее из оцепенения. Нубиец улыбнулся, дал ей чаю и куда-то исчез. Стакан сладкого чая успокоил ее. За окном не мелькали огни, обычно прорезающие темноту. Перед ней было только собственное отражение на грязном стекле. Поезд укачивал ее, пытаясь убаюкать и отогнать все проблемы на задний план. Колеса лязгали, а деревянный вагон поскрипывал. Она обожала слушать эти звуки. Ричард не выпал из поезда, его не убили, не похитили. Он взял свой рюкзак и отчалил — без лишнего шума, без сцен, по доброй воле.
Какое-то шевеление в дверях заставило ее вскочить. Она все еще надеялась увидеть там Ричарда. Но это был один из австралийцев.
— Привет. Вот, решил ноги размять.
Длинные, голые и покрытые выгоревшими на солнце волосами ноги не нуждались в дополнительной тренировке.
— Добрый день.
— Нашла своего дружка?
— Нет.
— Фу ты! Куда же он подевался?
— Он сошел.
У австралийца отвисла челюсть.
— Сошел? Господи. Где?
— Скорее всего, в Абу-Хамеде.
— Ну и засранец! Наверно, пошел за куревом и отстал от поезда, так? — сказал он с сильным австралийским акцентом.
— Он не курит.
— Ну, чего-то другого захотел, но… Всякое могло приключиться.
— Tы точно его не видел?
— Я видел его вчера и сегодня утром у толчка.
— Да нет же, сегодня днем!
Он покачал головой:
— Извини.
— Вот блин…
— Что ты собираешься делать?
— Я? Не знаю.
Австралиец нахмурил брови:
— Интересно, как он будет там развлекаться. В смысле, там сильно не разбежишься.
Фрэнсис пристально посмотрела на него. Да, ей необходимо было с кем-нибудь поговорить. И также необходим кто-нибудь, кто протянет ей руку помощи. Но этот безвкусно одетый, пережаренный на солнце парень, изрекающий какую-то самоочевидную пургу, — это был явно не тот, на кого она расчитывала.
Он попытался ее успокоить:
— Да ладно, с ним все будет хорошо, не переживай. Он сядет на следующий поезд.
Фрэнсис вздохнула. Ей не хотелось продолжать этот разговор, не хотелось, размякнув от нежных слов утешения, выложить всю правду, которая рвалась наружу.
— Когда он еще будет, этот следующий поезд. Хорошо, если через несколько дней, учитывая все задержки, а то и через неделю…
«Через неделю?»
— Фу ты! Надеюсь, он при деньгах.
— У него есть все необходимое.
Он посмотрел на нее, не понимая, к чему она клонит, потом сел, бормоча что-то на своем заморском говоре — что-то не то сочувственное, не то недоумевающее, она толком не поняла, — и спросил:
— А он как, э-эм, в смысле, вы познакомились раньше или встретились уже в дороге?
Она хотела бы соврать. Почему-то вдруг ей понравилась идея откреститься от Ричарда. Она могла сказать австралийцу, что они с Ричардом были просто попутчиками, и каждый мог отправиться куда глаза глядят, не спрашиваясь другого. Тогда бы австралиец пожал плечами и пошел в свое купе, произнеся под нос свое «Фу ты!». Но если он не уйдет — придется пудрить ему мозги всю дорогу до Вади-Хальфы, а может, и дальше.
— Мы знали друг друга раньше.
— Ну ладно, пока у него есть наличные, с ним все будет в порядке.
— Да, я тоже так думаю.
— Значит, тебе придется торчать в Вади-Хальфе и ждать, пока он проявится.
Пока он болтал, Фрэнсис унеслась мыслями далеко. Следующая остановка в Вади-Хальфе. Конец пути. Конец света. Что ей делать, когда она прибудет туда?
— Говорят, что это был красивый город до того, как построили плотину и все скрылось под озером Насер.
— Да, я знаю.
— Так что даже не знаю, что и сказать, — смотреть там вроде как и не на что.
— Я знаю. Я уже не раз бывала в этом городе.
— Фу-у, там слишком спокойно. Я зависал в городах с населением в два раза меньше, но там было в два раза прикольнее. Когда мы приехали из Египта, я чувствовал себя как на Марсе. Понимаешь, о чем я?
«А нубийцы, наверное, думали, что это ты оттуда прилетел».
— Фу ты, я был рад унести ноги. Что-то зловещее витает в воздухе. Как будто в чистилище попал, или что-то в этом роде. Не сказал бы, что мечтаю остаться там надолго.
— Не такой уж плохой город, — сказала Фрэнсис. Но она знала, что именно такой. Новый Вади-Хальфа — это кучка скучных домишек в чистом поле, зал ожидания на границе. Его построили лишь потому, что отсюда уходил паром в Египет. Ее передернуло. Ждать Ричарда в Вади-Хальфе все равно что провести время в заключении. С собой у нее было только две книги: «Волхв» и «Медленно уплывая в Китай». Обе она уже читала. Даже в компании Джона Фаулза и Гэйвина Янга ей не улыбалось торчать в Вади-Хальфе. Одиночество, скука, жара, мухи и тараканы, а ко всему прочему еще и беспокойство о том, что и на следующем поезде не будет Ричарда, — нет, этого ей не выдержать. Когда паром отчалит, кроме нее в городе не будет ни одного иностранца. И что ей делать день за днем, запертой в четырех стенах из-за пекла на улице, не зная, куда деваться от тревоги?
Австралиец будто прочитал ее мысли.
— Как думаешь, сможешь пожить немного в городском отеле?
— Конечно, это не гранд-отель, но спрятаться от солнца в нем можно. И нубийцы очень приятные люди.
— Ага, люди здесь хорошие, но тебе от этого ни холодно ни жарко, если не знаешь языка. А если у тебя аппендицит или еще что похуже?
— Ну, боже мой, это ж не Тимбукту!
— Да уж. Тимбукту — городок людный, говорят.
— Так что если у меня будет аппендицит, я умру смертью одинокого странника. Ну и что с того?
Своим тоном она разрушила дьявольское очарование страшной перспективы. Они замолчали.
Фрэнсис посмотрела на свое отражение в окне. Купе за ее спиной выглядело как незнакомое место. Она задумалась над тем, что же стало с тем милым поездом, с тем расшатанным экспрессом, рассекающим унылую пустыню, — как шутил Ричард, единственный холст, на котором Бог ничего не изобразил. Что стало с купе, чьи стены еще прошлой ночью были свидетелями их великолепных ласк? От таких мыслей было еще мучительнее, но ей поневоле вспомнилось, как в три часа утра поезд остановился не по расписанию, непонятно почему. Когда толпа пассажиров высыпала на улицу поспать лежа на прохладном песке, Фрэнсис уселась на ступеньки и смотрела, как Ричард исчезает из виду, уходя в темноту, будто в соседнюю комнату. Позднее он рассказывал ей, что отошел на некоторое расстояние от поезда и лег. Над ним простиралась галактика, в которой было столько звезд, что ему показалось, будто он поднялся над землей. Он сказал, что летал высоко в воздухе. А когда свисток разрезал тишину ночи и стали слышны голоса людей, поторапливающих друг друга, он вернулся — еще витая в облаках, весь в эйфории, в восторге от своего неземного приключения, а едва поезд тронулся, затащил Фрэнсис в купе. Целуя ее так, будто хотел, чтобы их кровеносные жилы сплелись воедино, он стянул с нее через голову блузку и одновременно закрыл за собой дверь ногой. Потом поднял ее на верхнюю полку и сам залез туда. Наверху было тесно. Сначала им стало смешно (ну и дикость — кувыркаться в поезде посреди Нубийской пустыни при тридцатиградусной жаре), но когда они начали заниматься любовью, то оказались вне времени и пространства, там, куда Фрэнсис всегда мечтала попасть. Когда они вместе кончили, то в порыве страсти чуть не свалились с полки.