Бабушка закончила и в упор посмотрела на замершую меня. Впервые она рассказала мне всю свою жизнь. И некоторые моменты меня поразили. Например, я не знала, что замужество с дедушкой - это второй её брак и первый муж был просто извергом. Или то, что моя мама приёмная. Она, конечно, забыла упомянуть, что при родах мой брат-близнец умер. Но то, что сейчас открылось передо мной... панорама всего её пути, это завораживало и шокировало одновременно.
- Бабушка, а что будет, если Лекс окажется... окажется... окажется, как твой первый муж? - наконец смогла закончить фразу я. - Он ведь тоже был хорошим и обаятельным.
- А как тебе самой кажется? - наклонила голову бабуля.
- Я не знаю, с одной стороны он очень хороший, он меня защитил на катке и вообще старается, чтобы я всегда была поближе к нему и словно заслоняет меня от опасностей. Я не знаю, что это такое. Но когда он просто обнимает меня, мне кажется, что его спина и грудь это щит ото всего остального мира. Мой личный щит, - сбивчиво пояснила я бабушке свои ощущения.
- А что ты ждёшь от своего принца белого коня, обнажённую шпагу и крылышки за плечами? - вновь раскашлялась бабуля.
- Нет. Ну... Я не могу так сразу определиться после двух свиданий.
Что-то я совсем потеряла нить разговора. К чему ведёт эта мудрая, но хитрая старушка?
- Ты совсем запуталась, да? - поняла бабушка.
- Я не то, чтобы запуталась. Просто... просто... я не знаю.
- Ты сама поймёшь, погоди, пройдёт немного времени. И поймёшь...
Так окончился мой последний разговор с бабушкой. Через двенадцать часов её не стало. Я была опустошена. Бабуля, которая воспитала меня, которая была для меня всем - второй матерью, бабушкой и лучшей подругой вдруг как-то быстро ушла из моей жизни. И всё перевернулось. У меня еле-еле хватило сил, чтобы позвонить Ленке и Диане и бесцветным голосом сообщить новость. Мама отослала меня к соседям, пока бабушку омывали, заказывали гроб и делали всё положенное. А меня уже не было в этом мире. Я пустыми глазами смотрела телевизор, односложно отвечала на вопросы. Душа рыдала, но слёзы не прорывались из глаз. Никаких эмоций... Просто созерцание.
В день похорон мне было плохо. У меня болел живот, и два раза вырвало. Черные одежды только оттеняли лягушачий цвет лица. Я стояла около гроба, касаясь холодной руки ушедшей бабушки, и бессвязно шептала:
- Но ведь так нельзя. Я не смогу поверить. Я не смогу найти... Бабуля, что ты наделала...
Мама рыдала, а про меня в толпе шептались, что я совсем бесчувственная, ведь ни единой слезы не проронила. Но я не обращала внимания. Что значат солёные капли в сравнении с плачем души и сердца. В комнату то и дело заходили люди - входная дверь оставалась открытой. Они все говорили о том, какая добрая и хорошая у меня была бабушка и как жалко, что такой человек ушёл из этого мира. Но разве ОНИ знали её? Разве ОНИ выслушивали ночами её тихие разговоры о жизни? Разве ОНИ были тем самым дорогим, что она не хотела терять? Нет. А что же ОНИ тогда делали здесь???
Бабуле не было так безумно холодно сейчас, не было больно, как в прошедшие недели, когда боль скручивала её каждые полчаса, заставляя пожилую женщину плакать. Все её ощущения сейчас нахлынули волной на меня. И я стояла с поднятой головой, перенося те муки, которые были наверняка предназначены ей. Ни поддержки, ни заботы от мамы ждать не приходилось. Она и сама стояла с опущенной головой, временами осматриваясь в комнате и вздрагивая, словно ребёнок, которые непонятно как потерялся в этом мире. Слишком большой стала утрата для всех нас. Про деда я вообще молчу - он стоял в ногах у бабушки и пристально смотрел на её лицо, словно пытаясь отыскать знакомые черты в этой застывшей маске. Казалось, из него ушла сама душа.
Я села на диван - стоять больше не могла. Как же трудно было представить, что через несколько часов этот деревянный, обитый красным ситцем ящик, закроют крышкой, заколотят, а потом зароют под двумя метрами замёрзшей земли. В доме пахло деревом и церковным воском от горящих в обыкновенных граненых стаканах, наполненных пшеном, свечек, расставленных тут и там.
Мир словно сходил с ума. Если бабушкиных подруг, которые пришли проводить в последний путь соседку, а некоторые сослуживицу, я могла понять, то о том, что здесь делают похмельные рожи местных бомжей не имела не малейшего понятия. Внутри начала закипать злоба. Да во что они превращают похороны? Я уже несколько раз замечала необычные выпуклости курток в районе груди у некоторых. Они что хотят превратить этот скорбный день в разгульную пьянку? Кулаки медленно сжались и разжались. И сжались опять. К матери было бесполезно подходить, она ни на кого не обращала внимания, кроме себя и своего горя, да лишь на соболезнования отстранённо кивала. Дед тоже был в полном нокауте. Три дня бурлившие эмоции теперь требовали выхода. С намерением выставить пьяниц за дверь я пошла на кухню.
За небольшим кухонным столиком уже разливали. Вчера мама и дед ездили, закупали два ящика водки на поминки, и теперь один ящик уже опустел на добрую треть. На кухню почти не заходили, поэтому на столе выстроились три бутылки. Одна была пустая полностью, остальные - лишь наполовину.
- Как вы смеете осквернять похороны такого человека? Вон из квартиры!
- О, - икнул один из бомжей.
Одет был мужчина в драную серую душегрейку, синие ватные штаны, которые явно в своей жизни не видели не только стирального порошка, но и даже воды, наверное. Грязные жидкие волосёнки торчали наподобие панковского гребня, а от него самого несло, как из помойной ямы. Я непроизвольно задержала дыхание, когда он дыхнул на меня перегаром.
- Красава пришла, - маленькие заплывшие глазки мужика остановились на моей груди, потом проследовали ниже, оглядывая всю фигуру. Я вспыхнула.
- Вон отсюда, - сказала я на тон выше, указывая пальцем на дверь. Никто не шелохнулся, лишь второй бомж налил себе остатки водки в стакан. Жидкость противно забулькала.
- А чего это мы должны уходить? - поднял на меня глаза третий.
Мужчина отличался маленьким ростом, синяком под глазом глубокого фиолетового цвета и длинными до плеч блондинистыми густыми волосами, висящими напододобие сосулек. Одет он блыл в синюю курточку, на которую накинул откуда-то сворованный оранжевый дворницкий жилет и чёрные треники. На ногах у пьяницы красовались валенки. Что интересно жидкие бородёнки, которые были у первых двух, здесь же почили смертью храбрых. Лицо было идеально выбрито. Я даже не заметила щетины.
- Во! Правильно Люська балакает. Мы мож День Рождения справляем! - я аж подавилась. Третий мужик оказался женщиной! А хотя фиг их разберёт этих бомжей - что у них там под душегрейками.
- Вон отсюда, ещё раз говорю! Здесь вообще-то не праздник, а похороны! - я стралась не кричать, но всё равно с каждым новым словом мой голос набирал высоту.
- Не, ну девка совсем зарвалась! - один из бомжей встал, покачиваясь, и протянул ко мне свою лапу.
Я не будь дурой треснула его конечность. Злость кипела, казалось атмосфера раскалилась до температуры плавления стали. Бомж начал надвигаться на меня всей своей дурно пахнущей тушей. Я сглотнула, пытаясь подавить неоткуда взявшийся страх и тошноту. Дверь в кухню закрылась с тихим хлопком. К ней привалился первый мужик. Единственный выход оказался блокирован.