— Ы-ы, — протянул Витя, изображая глубокое понимание.
Подошел Муромский и спросил:
— Ну?
— Да вот, Андрюху на философию потянувши.
— Хер с ним, с Андрюхой! Ну?
— Спокойно, даю свет.
Витя перебросил рубильник, и слабенькое дежурное освещение потонуло в ярком блеске мощных ламп. Раздались одобрительные крики.
— Можем же, когда хочем, — сказал Муромский удовлетворенно. — Эх, если бы в этой стране все с такой силой вкалывали!
— На всех зверей не напасешься… — машинально ответил Витя и прыснул. — Да хоть работай, хоть сачкуй… Чего вкалывать, если никто лампы и кабель загодя не припрятавши?
— Тебе зачтется, — пообещал Муромский. — Эй, народ! Разошлись по номерам! Дедушка, проследи! Курим по сигарете и сидим, ждем. Готовы? Витя, отбой.
Иллюминация погасла, и Лузгин моментально ослеп от навалившейся темноты. Витю и Муромского он не столько видел, сколько ощущал. Это должно было пройти, но первым впечатлением стала полная беспомощность.
— Ну что, забьем кабанчика? — сказал рядом Муромский.
— А? — Лузгин обрадовался живому голосу и хотел услышать еще.
— Купила бабка порося. Кормила, растила, вымахал здоровенный хряк. А бабка-то старая. Выходит на улицу, глядит — трое поддатых мужиков идут. Она им — сынки, помогите, забейте кабанчика. Я, типа, не обижу. Те — бабка, давай полбанки авансом. Ну, бабка налила. Мужики приняли на грудь, и в сарай к хряку. И начинается там светопреставление: вопли, удары, визг свинячий, аж сарай трясется. Потом стихло все, мужики выходят, потные, довольные… Бабка — что, забили? А те ей — ну, мамаша, забить-то, конечно, не забили, но п…ды дали капитально!
Лузгин рассмеялся от души, немного даже чересчур.
— Ладно, я пошел, — сказал Муромский. — Задачу свою знаете. И ты, Андрей, когда начнется, умоляю, вплотную не лезь. Твое дело смотреть. Раз уж ты эту херню выдумал…
— Чего я-то? — буркнул польщенный Лузгин. Он помнил за Муромским нехорошую манеру — присваивать чужие идеи. И если уж зашишевский «бугор» отметил его авторство…
Громадная фигура растаяла в темноте, стало неуютно, и тут же пришла мысль совсем противоположная — Муромский просто сомневается в успехе предприятия. Вот и напомнил, кому в случае неудачи работать козлом отпущения.
— А покурить-то надо, пока можно, — сказал Витя. — Покуривши — оно веселее. Не как выпимши, конечно, но все же, все же… Все же.
Витя перешел на едва слышный шепот. Лузгин насторожился.
— Все же курить лучше после… — услышал он.
Раздался характерный выдох. Забулькало. Еще один выдох, протяжный, немного сдавленный, но ощутимо расслабленный. Пахнуло сивухой.
— На.
— Ох. Ладно, давай.
Самогон у Вити как был всегда тошнотворный, так и остался. Но внутрь проскочил и назад не запросился.
— Вот теперь закурим.
Лузгина хватило лишь на то, чтобы утвердительно хмыкнуть. Говорить он не мог.
Тем не менее уже через минуту говорить захотелось. Очень. Вообще стало, как Витя и обещал, веселее. «Кажется, организму уже все равно, что пить, — подумал Лузгин. — Деградирую. Если охота затянется на неделю-другую, я, наверное, обрасту шерстью. Почему местные до сих пор не обросли шерстью? Это же удобнее. В баньке попарился, заодно и постирался. У Вити в сортире я видел стакан. Витя там с утра пивом лечился, без отрыва от дырки. Правильно, зачем далеко ходить?»
При воспоминании о сортире вдруг туда и потянуло. Неожиданно резко. За Витиным самогоном Лузгин такого побочного эффекта не помнил и озадачился.
«Выйти, что ли, пока не поздно? Да вроде терпимо. Вероятно, это у меня нервное. Медвежья болезнь в начальной стадии. Тело намекает: пора бы успокоиться. Ой, пора. Неспроста я перед Витей про кризис распинался. Странная вышла болтовня… Сдержанная мужская истерика. А ну-ка, подумаем о чем-нибудь абстрактном…»
В селе залаяли собаки.
— Началось, — сказал издали Муромский. — Ну, теперь… Вы поняли.
Прислушиваясь к шевелению в кишечнике, Лузгин поднял глаза и сквозь неплотный полог сети заметил несколько ярких звезд. «Однажды на месте Полярной окажется Вега. Увидит ли ее кто-нибудь с Земли? Почему я не верю, что увидит? И почему так мучительно хочется, чтобы это все же случилось? Может, это просто еще одно тщеславное желание личной реализации? Ведь если человечество погибнет, мой труд пропадет зря. То, что я успел сделать, — малюсенькая крупинка в общем здании, но она все же присутствует, и я хочу, чтобы она… была. Хотя бы поддерживала другие крупинки. Уже достаточно. Живите, люди. Всякие-разные, умные и глупые, красивые и не очень, белые и черные — живите. Пока вы есть на свете, я не умер. Я же столько работал для вас! Рассказывал, какие вы есть на самом деле. Иногда делал вам приятно, но чаще больно. Не со зла, а чтобы вы менялись к лучшему. Пусть не всегда у меня получалось, да и не очень важно это, главное — живите. Хотя бы какие есть».