Оборотень послушно зачеркал когтем по песку, но вышло у него хаотичное переплетение линий, пародия на букву «ж». Он раздраженно вякнул. «Осваивается», — подумал Лузгин.
— Помнишь, сколько тебе было лет, когда это началось? Когда ты стал меняться?
Снова знак «не уверен».
— Примерно хотя бы. Погоди! Ты считался взрослым?
«Нет».
— Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Тринадцать? Четырнадцать?
Оборотень застонал и снова заплакал. Даже немного побился головой о дорогу. Лузгин напряженно размышлял. Похоже, существо теряло самообладание, когда начинался счет. При этом оно отличало день от ночи, город от деревни, человека от курицы…
— Сколько пальцев? Эй! Сколько пальцев?
Два кивка.
— А сейчас?
Три.
— Сколько тебе лет?
— Ы-ы-ы-ы… У-у-у!!!
Прибежали с лавочки мужики.
— Ты его довел, — констатировал Муромский. — И меня тут называли живодером?
— Что-то с ним категорически не так, — сказал Лузгин, поднимаясь на ноги и отряхивая штаны. — Впрочем, я не был готов к разговору. Надо подумать, составить вопросник… Главное — подумать. И парень намерен сотрудничать. Вова, язви его. Простой русский вервольф. Писать умел. Считать может. А как называю цифры — его клинит. За этим наверняка кроется нечто. Понять бы, что… Слушайте, мужики, сообразите ему пожрать. Кашки, супчику хотя бы. Он давно голодный, к ночи может с собой не совладать и начнет рваться с цепи. Нам это надо?
— Вовчик! — позвал Витя заметно пьяным голосом. — Кушать хочешь? А? Вовка, твою мать! Не слышу ответа. Ну-у, мальчик расплакавши…
— Мальчик, бля! — фыркнул Муромский. — Хорошо, не девочка.
— Почему? — удивился Лузгин.
— Убить будет легче, если что.
— Он не даст повода, — сказал Лузгин убежденно.
— Ответишь? — прищурился Муромский.
— Если он поселится на самом краю села — почему нет? К моему дому его, там как раз последний столб рядом. Я и присмотрю за парнем, и разговаривать с ним буду.
— Слушай, это он пока на солнышке перегревши — смирный, — предположил Юра. — Ночью-то, по холодку, как бы чего не натворил.
— Вот я и говорю — пожрать ему надо. А потом, куда он денется с цепи? От столба-то?
— Столб там херовый, — авторитетно заявил Витя. — Сгнивши. Зверю на ползуба. Да я его сам перегрызу.
— Сам поставил, сам и перегрызу, — ввернул Юра.
— Когда было-то? Лет двадцать уже. В общем, столб херовый. А надо знаете чего? Трактором подтащить ту чушку бетонную, которая у дороги валяется. Она как раз с проушиной. И весит килограмм двести. Будет якорь, ха-ха!
— Разумно. Короче, Андрей, кормежку и привязь мы обеспечим, но поведение зверя под твою ответственность, — заключил Муромский. — А то у нас разговор простой будет. Пулю в лоб, и баста.
— Лично застрелю, — сказал Лузгин жестко. Надоело ему спорить и выторговывать условия. — Ясно?
— Застрелил один такой… Видали мы ночью, как ты стреляешь. Из главного калибра! Без промаха! Гы-ы! Ладно, молчу. Сейчас все организуем. Это хорошо, что ты его на себя берешь, а то нам поработать не мешало бы.
— Беру… — вздохнул Лузгин. — Взял на себя и с честью несу. Проследите, чтобы на мой край детишки не шлялись. И всякие домашние животные. Да и сами тоже… не отсвечивайте.
— Когда он тебя жрать будет, кричи громче, — посоветовал Муромский. — А то ведь не услышим.
— Кажется, он кого-то убил в самом начале. И с тех пор этого не делал. Надеюсь, и дальше не собирается.
— Ты ему веришь? — Муромский снисходительно улыбнулся.
— Я своим ощущениям верю. Это чудо природы было раньше человеком. И если обращаться с ним правильно, оно захочет снова человеком стать. Вряд ли у него это получится, но оно хотя бы расскажет нам свою историю. Как сможет, так и расскажет. Если сможет.
— М-да… Он расскажет, а ты запишешь… Бред!
— В чем проблема? — напрягся Лузгин. Муромский опять поворачивался к нему какой-то совершенно новой стороной.
— Ты, конечно, прости, но недаром я говорил: журналисты все е…анутые. Верят во что угодно. И пишут, и пишут… То-то меня от газет воротит. Сил нет читать. С самой перестройки одно говно. Будто это жулики печатают для идиотов.
— Газеты ему не нравятся… А ты ящик смотри! — огрызнулся Лузгин. — Если читать кишка тонка.
— Мы же договорились: про кишки ни слова! — напомнил Муромский и довольно заржал.
Лузгин секунду-другую поразмыслил и Муромского красиво уел. Потому что вместо ответной колкости сказал просто: