Хлопнула дверь, пришел Новиков:
— Чего скажу, с ума сойдете.
Станишевский лежал лицом к стене, сказал, не оборачиваясь:
— Дала дотронуться локтем.
Федя осекся, помолчал, сказал:
— За меня не беспокойся.
— За нее я тоже не беспокоюсь, — сказал Станишевский.
Федя прошел к своей койке, сел.
— Это в каком смысле?
Станишевский потянулся, с удовольствием объяснил:
— В самом прямом.
— Не понял намека.
— Пока ею занимается Новиков, все ее при ней останется.
— Она, между прочим, не какая-нибудь такая, — сказал Федя.
Станишевский поинтересовался:
— Это от этой новости мы с ума сойдем?
И тут Новиков рассказал: завод будет готовить своих литейщиков. Закладывает сталелитейный и чугунолитейный корпуса, желающих посылают на стажировку в Москву, на ЗИС.
— Нам и здесь хорошо, — сказал Станишевский. — Точно, Боря? В Москве сверх того, что по карточке, и за деньги не купишь. Здесь хоть базар есть подхарчиться. С моим аккордеоном я еще долго как сыр в масле кататься буду. Народ теперь жить хочет. И девки все мои. Разумеется, кроме Лабун Татьяны.
Новиков засопел.
— Да-а… Тебе здесь, Стас, совсем как «за польским часом».
— И за польским часом люди жили, — неохотно сказал Станишевский. Он уже жалел, что задел Новикова.
— Ты случайно не паном был? — не успокаивался тот. — Музыке тебя учили…
— Я паном не был.
— Но, видно, близко терся. Кое-чего у них поднабрался.
— Тебя здесь в школу за ручку водили, а я в это время коров пас.
— Вот мы вас и освободили от коров, чтобы вы учиться могли!
На это Станишевский не решился возразить, только пробормотал:
— Освободитель… Ты, что ли, освобождал?
— Вон Шубин освобождал! В партизанах!
— Ага, — сказал Станишевский. — Переводчиком был.
— Каким переводчиком? — удивился Шубин.
— Переводил коров из деревни в лес.
Шубин не нашел что ответить. Да и было это почти правдой: по малолетству занимался убогим отрядным хозяйством. Федя вступился:
— Что-то, прошу пане, странные у тебя шуточки, Стас. Панские шуточки, прошу пане.
Станишевский понял, что зашел далеко, молчал.
— Воспитывать тебя еще и воспитывать, — сказал Новиков.
Федя купил швейцарские часы. Он еще зимой сказал, что купит часы в августе и только швейцарские, их хватит лет на двадцать. Ходил по воскресеньям на толкучку, приценивался, учился покупать. Рассказывал, как обманывают простаков: купишь часы, принесешь домой, а внутри вместо механизма жуки копошатся, купишь отрез шевиота на костюм, дома развернешь — посреди вырезан кусок размером со скатерть. Шевиот он собирался купить в марте, чтобы сшить костюм к маю. Теперь из-за Москвы этот план нарушался, вернее сказать, уточнялся, планы Феди никогда не нарушались. За те два года, что он будет в Москве, Таня кончит вечернюю школу. Он вернется, они поженятся. Раньше все равно нельзя: дети пойдут. Тане уже не до учебы будет. Через полгода после свадьбы он получит комнату, а нет — уйдет на другой завод, своих литейщиков в республике нет, он на вес золота будет. Станет начальником цеха — получит квартиру…
Провожая жениха дочери, старый Лабун заколол кабана. Собирался заколоть позднее, но, видимо, рассудил, что с отъездом «дармового» помощника придется кого-нибудь нанимать. И проводы будут памятнее, если они со свежениной. Прежде чем войти в сарай к кабану, Федя переоделся, а часы положил на штабель кирпичей, которые хозяин собирал на городских развалинах, намереваясь сложить из них новые стены. Федя засунул часы повыше на случай, если кабан выскочит из сарая и станет носиться по двору. С кабаном все прошло гладко, тушу выволокли во двор и, осмолив ее, хозяин сунул зажженную лампу на кирпич, пламенем к самым часам, так что они прослужили Феде много меньше назначенных им двадцати лет.
Но все остальные планы Новикова выполнились точно в срок.
Федину койку занял стропальщик из железнодорожного цеха. Он весил килограммов девяносто, мог выпить подряд две бутылки из горлышка и всегда хотел есть. Не было еды — спал от смены до смены. Станишевский сделал из него телохранителя, водил всюду за собою, и тот таскал на ремне через плечо аккордеон Стаса. Шубину стало тоскливо в общежитии.