Тяжкое отступление, ранение, эвакогоспитали и госпитали в глубоком тылу, снова фронт, автомобильная авария, госпиталь, и вот он опять на фронте, в корпусной контрразведке одной из воздушных армий Третьего Украинского фронта. И никто не поверил бы, если бы ему сказали, что у этого аккуратного, всегда подтянутого, с вьющимися волосами офицера два перелома ног, простреленное легкое, удалена селезенка. Подполковник Тарасов узна́ет об этом позже, сменит некоторую неприязнь на милость и заботу, но то будет потом, а сейчас Ивашкин и Вознесенский все еще стояли у трупа Егорова и рассматривали фотокарточку. Для следователя «Дело капитана Егорова» — второе в его практике. И ему очень хотелось на новом месте провести следствие быстро и безошибочно.
Подошла санитарная машина. Вознесенский и Ивашкин помогли положить на носилки труп, сами пошли вниз, на песчаную отмель Днестра. В мирное время это место, видимо, было пляжиком, сейчас — ни души, неслышно катил свои воды Днестр. Изредка лишь под противоположным берегом всплескивалась рыба. Вознесенский и Ивашкин долго ходили по песку взад-вперед, пока под скалой, спускавшейся к самому урезу воды, не наткнулись на подозрительное место. Песок был старательно переворошен, утоптан ногами, затем приглажен чем-то. Возможно, первой попавшейся под руки хворостиной, возможно, чем-то более удобным. Опытный глаз Ивашкина не мог пройти мимо этого места.
— Вот здесь все и произошло, — сказал Ивашкин.
Старший лейтенант с минуту стоял молча, внимательно оглядываясь вокруг, потом тихо сказал:
— Пожалуй, да… Здесь. Убит подло, предательски… Обманом завлечен сюда и… Но мне непонятно, почему убийца не столкнул свою жертву в реку?.. Самый удобный случай вместе с трупом и концы спрятать в воду…
— Загадка… Мне непонятно и другое… Скала… Пусть метров сорок высоты… Уклон — градусов тридцать. Какую же силищу надо иметь, чтобы поднять Егорова туда! Для чего?
— Это и надо будет решить… У тебя хоть какое-либо предположение… какая-нибудь версия есть?
— Нет. Просто не понимаю… Думать надо. Поставить себя на место преступника… Проникнуться его взглядами.
— Невозможно. Для меня.
— Почему?
— Непонятны для меня их взгляды. И не только в этом конкретном случае. По учебнику легко… Все авторы, исследуя жизнь убийц, вообще жизнь преступных элементов, часто приходят к выводу, что преступник попал в дурную среду и вот он, мол, трагический финал. Что-то еще нужно, чтобы попасть в эту среду, чтобы эта среда засосала, подчинила себе, привила свою философию… Тут-то я и в затруднении. Философия-то оказывается вторичной категорией, приобретенной, а до этого было что-то от характера… Одному нравится наводить на соседей страх, другой по натуре отъявленный трус, при первом столкновении с личностью пускает в ход нож, а третий лишен даже намека на такие человеческие качества, как совесть, деликатность, и готов на все, лишь бы обеспечить себе легкую и праздную жизнь. Так что о философии… Затруднительно мне обращаться к ней. И не в ней сейчас дело, дело в том, чтобы найти преступника.
— «Философия…» Эка хватил! Да у них все куда проще.
— Здесь не только простота… Убить внизу, потом перенести труп наверх… Не понимаю.
— Я тоже. Дело об убийстве у тебя первое?
— Второе.
— Не густо. Так что, если не ясно будет — приходи, вместе помозгуем. Я с этой штукой — с фотоаппаратом — двадцать лет… Начал со следователя.
— Спасибо. Двадцать лет… А почему только две звездочки?
— В окружении был… Сняли две… Еще под Харьковом.
Вознесенский и Ивашкин возвратились в часть после полудня. Ивашкин пошел к себе в фотолабораторию, а старший лейтенант направился в кабинет подполковника Тарасова. Надо было поделиться сомнениями и мыслями, узнать, что думает об этом странном и загадочном убийстве подполковник, допросить солдата БАО Ивана Кузьмина.
3
Расхаживая по кабинету, подполковник Тарасов требовательно спрашивал сам себя: какова природа преступления? Почему оно произошло? Кто убийца? Верить в то, что так далеко проник вражеский шпион, не хотелось. Все было против. Если бы это была рука вражеской разведки, то свой удар она обрушила бы не на начальника фотоотделения, а на что-то другое, более важное. На аэродром, радиостанцию… На командиров полков, дивизий, в крайнем случае на командира эскадрильи. Но — Егоров? Блестящий специалист, однако не он же определяет боевую активность авиации — эскадрилий, полков, корпусов и армии. Разумнее всего, если уж вражеский разведчик проник так глубоко в тыл, стать тише воды, ниже травы и собирать сведения, передавая их за линию фронта… Такому разведчику у них не было бы цены… Особенно сейчас, когда мы наступаем.
Биография подполковника Владимира Митрофановича Тарасова началась в 1919 году погоней за бандами в Иваново-Вознесенске. После успешного завершения операции Володю Тарасова послали комиссаром в Кустанай для сбора продовольствия голодающему Питеру — колыбели Великого Октября. Судьба была милостива к нему: падали от вражеских пуль его боевые товарищи, а он отделывался лишь легкими ранениями. Потом работа в органах. Когда началась Великая Отечественная война, он на второй же день попросился на фронт. Направили в авиацию. Суровый с виду, седой, внимательный к людям, простой в обращении с ними, Владимир Митрофанович пришелся ко двору. И хотя он ничего не смыслил в авиации, это не мешало ему быть прекрасным организатором контрразведки. А все потому, что он, не имея систематического образования, с большой любовью относился к людям знающим, просто благоговел перед пилотами, бортмеханиками, техниками, радистами, а в своем отделе — перед всеми, кто знал больше, чем он сам. Это качество характера сослужило добрую службу подполковнику: незаметно для всех и без потерь для своего самолюбия он постиг все премудрости контрразведки, стал требовательным и практически мудрым руководителем. И лишь от одной привычки не мог освободиться Владимир Митрофанович: в обращении с начальством и подчиненными у него не было постоянства — говорил всем то «ты», то «вы». Ему прощали это.
И тем обиднее было сейчас Тарасову, что он даже приблизительную версию не мог предложить. Что Егоров не самоубийца — это так. Но кто? И за что? Все покрыто туманом.
В дверь постучали.
— Да, войдите.
На пороге появился старший лейтенант Вознесенский.
— Ага! Очень кстати, что явился… Места не нахожу. Просто не знаю, что и думать. Ну, что у тебя? Выкладывай.
Старший лейтенант разложил на столе все, что было изъято из карманов капитана Егорова.
— Вот…
— Что «вот»?.. Ты толкуй по каждому предмету… что думаешь, что считаешь…
— Носовой платок, сигареты — обычные вещи. По ним толковать нечего, а вот сургуч… Оттиск сургучной печати и медальон с фотокарточкой молодой женщины или девушки… Здесь есть над чем задуматься…
— Да? — Тарасов глянул на Вознесенского, склонился над сургучным оттиском, долго рассматривал, потом взял в руки и долго вертел, разглядывая его со всех сторон. — Верно, все верно! Есть над чем задуматься, пошевелить мозгами, как говаривала моя бабушка. Ни один человек не станет так, запросто, от нечего делать срезать сургучную печать с пакета и хранить при себе как бесценную реликвию. Так?
— Так. Особенно если учесть, что на сургуче оттиск полевой почты нашей воздушной армии, а печать металлическая хранилась у самого же капитана Егорова…
— И еще. Сургуч при такой жаре может расплавиться, оставить пятно и на кителе, и на нательном белье, и пятна эти вывести невозможно. Продолжай дальше.
— Медальон мы изъяли из внутреннего кармана кителя… Кто такая на фото… Не знаю. Там же была прядка волос… В дюралевом портсигарчике. Волосы детские.
— Что удивило, показалось непонятным?
— Похоже на то, что капитан Егоров убит на берегу Днестра. Возле самой воды. Мы нашли это место. Пробы песка отправили на анализ. Заключение экспертизы будет завтра, но по визуальному осмотру можно утверждать, что песок на брюках капитана и песок пляжика одной природы. Это первое. Второе… Егоров и его убийца знали друг друга. А непонятное… Самое простое было — столкнуть труп в воду, и капитан исчез бы бесследно. И никакого «Дела капитана Егорова» не было бы.