Я мысленно так рассуждал: вся суть
В том, чтоб веры не дать в себе пошатнуть,
Научившей меня не бояться преград,
Телу жить помогавшей с душою в лад.
Ах, что может сказать мне вся эта братия,
Слова заменившая на понятия!
О душе говорят, о глубинном огне,
Сами того не постигнув вполне,
Внешне: бездна воображения,
На деле: поэзии уничтожение.
Слова сказать в простоте не умеют — все больше о том,
Что, мол, мы ощущаем, мол, мы несем…
Рассказать всем пылаю от нетерпения,
Что и я ощущаю в себе горение,
Что и во мне кровь бурлит и скачет,
И мои слова кое-что да значат.
С той поры, как открылось мне как-то разом,
Что материя есть мира высший разум,
Советчица наша и наша защитница,
Жизни и смерти вечная житница,
Начало всему и всему конец,
Всех истин основа и всех венец, —
С той поры не терял я ни силы, ни бодрости духа,
Какая б со мной не бывала проруха.
Про то, что невидимо, не рассуждал я,
Лишь очевидное уважал я.
Исповедую веру прежнюю,
Люблю красотки коленку нежную,
Груди спелые, гибкий стан,
И при этом цветов дурман,
И чтоб воздух майский и птичье пенье —
Желаний сладкое осуществленье.
А если и существует религия где другая
(Хотя, повторяю, мне не нужна никакая),
То изо всех, что я знаю, мне лично
Лишь католическая симпатична, —
Такою, какою была она
В очень давние времена,
Когда жили в ладу, не цапались, не искали
Смысла жизни в безбрежной дали,
Когда не молились еще столь рьяно,
А бог был заместо живой обезьяны,
Когда землю считали центром вселенной,
А центром земли нашей Рим незабвенный,
Где сидит и рядит голова всемирный,
Когда все еще жили семьею единой и мирной
И священнику паства была дорога, —
Словом, молочные реки да кисельные берега.
Да и на небе тогда без сомнения
Уважали увеселения.
Что ни день там хватали лишнего,
Выдавая владычицу за Всевышнего.
К тому же у них там, как и у нас потом,
Баба царствовала во всем.
А я б всех дурачил по мере сил
И все бы на пользу себе обратил.
Много воды утекло с тех пор,
Все днесь — иначе, сказать — позор!
Глядеть и мерзостно, и обидно,
Как разумно все стало вокруг и солидно,
Напоказ всем мораль свою выставляют,
Изреченьями умными щеголяют,
Старца, юношу и ребенка,
Всех стригут под одну гребенку.
Словом, католик пошел не тот,
Тем же, как все, он теперь живет.
Посему не хочу никаких религий,
К черту все путы и все вериги,
Не хожу ни ко всенощной, ни к заутрене,
Как внешне свободен стал, так и внутренне,
Верю в чувство, что нами владеет
И о поэзии в нас радеет,
Что в сердце у нас пробуждает волнение,
И в неустанном рвении,
В постоянном движении,
Преображаясь и обновляясь,
Тайной открытой миру являясь,
В бессмертный стих превращается
И к сердцам чужим обращается.
Только этому чувству верю,
Им одним все на свете мерю,
Лишь этой религии откровения
Не утратили смысла еще и значения,
В чертах ее, знаю, правда сокрыта,
Глубинная правда, что всеми почти забыта.
Навсегда для себя все ложное
Отвергая как невозможное,
За речью красочной, фигуральной,
Она помнит о сущности изначальной,
Так что к шифрам ее можно ключ всегда
Подыскать, приложив немного труда.
Повторяю, вовек не сумеем мы осознать
Того, что не можем мы осязать,
Лишь та религия истинна и права,
Коей камни дышат, цветы, трава,
Та, что в металле живет и в полете птицы,
Жажду свободы, света во всем пробудить стремится.
И глубины морские о ней, и небесные своды
Повествуют тайнописью природы.
Согласен в распятии видеть грешной душе опору.