И мы двинулись к озеру.
Жука сидел на пеньке и угрюмо ковырял прутиком в зубах. Рядом на привязи пасся красавец-конь, неподалеку под деревом лежал мешок корма. При нашем появлении Жука встал и удивленно воззрился на странную троицу.
– Только не говори мне, что поумнел, решил убить пацана и сбежать со своей женой.
– Шутишь? – засмеялся я. – Но судьба опять преподносит тебе возможность неплохо заработать.
Я опустил Марци на землю и посадил, прислонив к дереву.
– Парень додумался попробовать яду, благо вкус ему не понравился, и он не успел съесть все, отделается недомоганием и желудочными коликами. Но как видишь, наездник из него теперь никудышный. Я заплачу тебе еще пять империалов, если ты проводишь эту парочку до тех пор, пока Марци не оклемается. Не останавливайтесь без надобности, чем дальше вы отъедите сегодня ночью, тем будет лучше для всех. Конечно, это опасно, но стоит пяти империалов.
– Черт с тобой, – проворчал Жука, – и черт с твоими деньгами. Я отвезу этих малышей, но при условии, что ты исполнишь мое предсмертное желание.
– Эх, Жука, – рассмеялся я. – Не думаю, что мне придется, но все равно согласен.
Бродяга поднял Марци и взвалил его на коня. Серпулия всхлипнула и кинулась мне на шею, горячие поцелуи обжигали мое лицо и губы.
– Я никогда, никогда не забуду все, что ты сделал для меня. Ты научил любить, ты открыл клетку и выпустил меня на свободу. Я никогда не забуду своего мужа, никогда! Если вдруг придет надобность, я пожертвую ради тебя жизнью.
Она легко вскочила в седло позади Жуки и ухватилась за его пояс. Бродяга дал коню шпоры, и он тронулся с места.
Не успели они отъехать и десяти метров, как я вспомнил о деньгах и криком остановил их.
– Вот, возьми, Серпулия, – сказал я, протягивая ей узелок. – Этого вам хватит на первое время.
Серпулия еще раз обняла меня, а Марци протянул мне руку со словами:
– До встречи в Городе Семи Сосен…
В подавленном настроении вернулся я в деревню. На душе было грустно: все, кто был мне близок, кто был другом, – уехали, покинули, оставив меня разбираться с разъяренным Хоросефом. Но я ошибался – последний друг в неописуемой тревоге метался перед домом. Это была Фелетина, несмотря на поздний час и непогоду, она ждала меня с вестями.
– Андрэ! – тихонько окликнула она меня.
– Фелетина, – прошептал я, заключая ее в объятия, и этим сказав все, – милая Фелетина.
– Они уехали, скажи, что они уехали! – взмолилась она.
– Да, они уже далеко, все в порядке, – бодро ответил я.
– Бедная девочка! Что мы натворили! – вздохнула она.
Первые капли дождя гулко ударили по крыше и забарабанили по стене. Последние гости, напуганные дождем, со смехом врассыпную кинулись по домам. Мы с Фелетиной, боясь быть увиденными, поглубже забились в тень, рискуя вымокнуть.
– Фелетина, где ты? – услышал я знакомый голос.
– Это мой муж, – прошептала она. – До завтра. Да поможет тебе, Бог.
Фелетина на прощание сжала мою руку и вышла в свет факелов.
– Я здесь, дорогой, я иду к тебе, любимый…
Забравшись в окно, я устало лег на белоснежное ложе, усыпанное лепестками цветов, даже не потрудившись раздеться. Все опостылело мне.
Слушая, как гудит и свирепствует за стенами буря, я и не пытался усмирить бури в своем сердце, горько было мне и одиноко. Все, что случилось со мною, казалось лишь сном, мимолетным видением, а та, прошлая жизнь была скрыта за пеленою дождя, окутавшего деревню, за стеною леса. Я остался один. Мысленно я воскрешал образ женщины, которой так и не смог сказать то, главное, что рвалось с моих губ в миг расставания, что смогла выразить Серпулия всего в нескольких словах, я душою тянулся к ней, и рука моя тянулась к ней, но не было здесь другого тела, и не было другой души…
10.
День проходил за днем, ночи сменялись днями, дни – ночами; за чередой пролетающих часов я забыл о себе или, может быть, просто сделал вид, что забыл – делать вид стало моим основным занятием.
На следующее утро после свадьбы я сделал вид, что потерял свою жену. Я, делая вид, а заодно и спасая свою шкуру, яростно требовал от онемевшего и взбешенного Хоросефа вернуть мне мою жену. Делая вид, я рьяно бросился на ее поиски вместе с Сафуном и большинством мужского населения деревни. Напуская на себя не менее умный вид, я «выловил» из реки ее свадебный наряд и флакон из-под драгоценного яда Хоросефа. Все с горечью признали меня почетным вдовцом. Все, кроме Донджи. Он ни капли не поверил в эту историю. Я понял это, когда сообщил о пропаже жены: по лицу его пробежала тень ярости, зрачки зло сузились; и он дольше всех настаивал на поисках пропавшей невесты, даже когда я выудил из реки ее платье.