Солнце уже стояло высоко в небе. Дорога пошла по холмам — долины Кишана и Читы разделял тридцатимильный отрог гор Синдхия. Начинались джунгли: стайки попугаев и зеленых голубей, качающиеся на ветках обезьяны, мужчины, возделывающие на вырубках крохотные поля, лесные деревушки и застенчивые женщины в ярких одеждах у колодцев, буйволы, крутящие скрипучие водяные колеса, а может быть, и развеселая свадебная процессия. Дневная стоянка намечалась в Адхистре. Там он достанет свой дробовик и поохотится на лесную птицу. Он прицелился из воображаемого ружья в еще одну вереницу уток, и немелодично, но бодро засвистел в такт стуку копыт Бумеранга.
Какое великолепное серебристое утро! Каждый шаг коня уводил его все дальше от Бховани — от приглашений на чай, от вечеров за вистом, от вечеров за безиком, от бесконечных обсуждений недостатков сипаев-новобранцев, размеров офицерского жалованья и добродетели офицерских жен. С каждым дорожным столбом все дальше растворялись в пространстве дрожащий тенор Кавершема и ворчливый бас Булстрода, угрюмый кальвинизм МакКардля и католическое остроумие Гейгана. Бховани был Индией для англичан. Но впереди его ждала другая Индия, царственная Индия индийцев. Ему вспомнились слова Кэролайн Лэнгфорд. Что ж, теперь, если только он не будет отворачиваться нарочно, он сумеет увидеть другие покои дворца.
гл. 4
На следующий день, второго января, вскоре после полудня, джунгли расступились перед ним, и он выехал на открытое пространство. Лоскутные поля отлого спускались к густым деревьям, которыми зарос берег Кишана. Трава под ними была усеяна плоскими каменными плитами и кучами серого пепла, и усыпана соломой: поколение за поколением путники останавливались на берегу, чтобы накормить упряжных животных и перекусить самим перед тем, как переправляться через реку. У самой кромки берега стояла неповоротливая баржа. На барже три паромщика, сидя на корточках вокруг простого глиняного горшка, из которого торчал стебель бамбука, курили этот дешевый кальян.
Неподалеку щипал траву стреноженный и оседланный эскадронный конь, а его владелец, кавалерист шестидесятого полка, стоя рядом, всматривался в подходивший строй. Когда Родни подскакал к нему, он шагнул вперед и вручил конверт. Пока кавалерист кричал паромщикам оскорее приготовиться, Родни читал записку:
Кап. Р. Сэвиджу, 13 стрелк., Б.Т.П.
Сэр!
Комиссар распорядился обесп. пребывание вашей роты в крепости. Мой эскадрон прибыл вчера в полдень и расположился в кавалерийских казармах за пределами города. Сам я в крепости. Деван сообщил комиссару, что ночью в городе ожидаются беспорядки. Он настаивает на Вашем скорейшем прибытии. На мой взгляд, он преувеличивает серьезность положения.
Остаюсь, сэр, Вашим покорнейшим сл.,
У.П. Мервульо, корнет 60 п. Б.И.К.
Дано в 11 часов, 2 января 1857 года,
Кишанпурская креп.
Родни сунул записку в ташку, спешился и приказал немедленно приступить к переправе. Роту придется перевозить в три приема, так что ему лучше отправится с первой же партией — он поскачет прямиком в крепость, чтобы выяснить, насколько сильно напуган комиссар.
Толчок за толчком паромщик выводил баржу на речной простор. Родни стоял на носу, между мордами лошадей. Они пересекли середину реки и вместе с ней границы владений Достопочтенной Ост-Индской Компании, и оказались в пределах Кишанпурского княжества. Город, как объяснил ему кавалерист, лежал прямо напротив, за деревьями на другом берегу. По правую руку, в полумиле вверх по течению, начиналась речная излучина. Над ней стояла, хмуро глядясь в смеющуюся воду, сложенная из бурых каменных блоков крепость, издавна служившая Раванам еще и дворцом. Увенчанные зубцами высокие стены обрывались прямо в реку. Угловатая, приземистая крепость с предельной выразительностью проступала на фоне громоздящихся друг на друга кучевых облаков.
Они приближались к причалу на восточном берегу. На него вели кое-как сколоченные сходни. От причала расходились две дороги: одна, обсаженная деревьями, шла прямо, и, видимо, вела в город, другая сворачивала направо и тянулась вдоль берега. Родни беззаботно сбежал на берег и через несколько минут уже въезжал в крепость в сопровождении рысившего за спиной кавалериста. Они обогнули вздымавшуюся на семьдесят футов мрачную северную стену, и подъехали к пробитым в восточной, противоположной берегу, стене главным воротам. Обитые железом створки были распахнуты. Два солдата в лимонно-желтых кишанпурских мундирах неуклюже отдали честь. Копыта застучали по каменным плитам темного крепостного прохода. Дважды свернув под острым углом, проход вывел их на залитый солнцем внутренний двор.