– Это Марина Харимади, депутат и все такое прочее. Вот, приехала меня навестить, соскучилась. У вас найдется еще одна гостевая комната?
– А мы и в одной поместимся, в твоей! – со смешком сказала Харимади, а меня окинула цепким колючим взглядом.
– Приятно познакомиться, – вынужденно произнес я, хотя ничего «приятного» для меня в этой пустомельной и довольно лживой особе не было.
Наконец мы разыскали Олжаса Сулеймановича в одном из шатров. Он дрых на атласных подушках, как казахский бай, а рядом валялся бурдюк с рисовой водкой.
– Вы только поглядите на эту скотину! – шепотом проговорил Георгий. – Зарезал женщину, как овцу, а сам нализался до потери пульса!
– Может, это не он, – проворчал Волков-Сухоруков, пытаясь растолкать Олжаса.
– Не он – значит, Нурсултан, – истолковал его слова по-своему Левонидзе. Он пнул сначала пустой бурдюк, а потом и округлый зад дородного бая.
Но все попытки разбудить Олжаса кончались безрезультатно. Он лишь что-то мычал, сопел, хрюкал, а потом вновь раздавался мощный богатырский храп.
– Пошли отсюда! – сказал наконец с огорчением Волков-Сухоруков. – Придется допросить его утром, когда протрезвеет.
– Он не протрезвеет никогда, – с сомнением отозвался Георгий. – Цыгане пробудут здесь еще минимум неделю. Я их знаю. Пока все деньги у гусар не кончатся.
Еще раз с видимым удовольствием пнув пьяную тушу в зад, Левонидзе первым вышел из шатра. Вслед за ним выбрались и мы. Тут я увидел возле главного костра, в центре представления… мою жену Анастасию! Да еще под ручку с Леонидом Марковичем Гохом.
Цыгане, окружив Анастасию, запели ей «Величальную», а пианист замахал мне ручками, зазывая присоединиться. Дождавшись, когда ромалы окончат, я подошел к ним.
– Вот! Вот, Александр Анатольевич! Это – она! – горячо зашептал мне Леонид Маркович. – Та самая девушка, художница, о которой я вам рассказывал! Моя Муза, Настя, она нашлась… Она шла по аллее парка, в вашей клинике… просто чудо, правда?
– Это моя жена, – сухо произнес я. – Чудо, что она не сказала вам об этом раньше.
– Ва… ва… ва-ша… же… – пытался выговорить господин Гох, но у него плохо получалось. На него, честно говоря, было больно смотреть. Только что человек находился на седьмом небе, и вдруг – такое падение на землю! Может быть, и не стоило его так сразу огорашивать? Но каким образом Анастасия вновь (уже в который раз!) покинула свои запертые апартаменты? Тем более что у дверей должна была дежурить Параджиева? А мимо нее муха не пролетит.
Об этом я и спросил супругу, отведя ее подальше от кострища. Глаза Анастасии ярко блестели, все лицо было воодушевлено. Она, судя по всему, наслаждалась этим теплым осенним вечером, песнями цыган, их волей, передающейся и ей самой.
– Я… просто уговорила Параджиеву, – скромно сказала она. – Попросилась прогуляться. И она согласилась.
– Что? – не поверил я. – Этого не может быть.
– Может, Саша, – ответила Настя. – Параджиева – тоже человек. У нее есть душа. И понимание. А ты во всех видишь какие-то механические манекены. Но манекены мертвы. И ты можешь со временем превратиться в такое же бездушное существо. Чем ты огорчен? Что я пришла сюда и счастлива?
– Нет, конечно… – пробормотал я невразумительно. Должно быть, я сам сейчас выглядел не лучше Леонида Марковича, который стоял в сторонке и не спускал с нас глаз. Но какова Параджиева! Уж если Настя действительно смогла уговорить эту «железную леди» наперекор моим приказаниям, то… То все и в самом деле летит в моем Загородном Доме в тартарары! Или же я попросту ничего не смыслю ни в психиатрии, ни вообще в жизни…
– Пойдем лучше послушаем цыган! – предложила жена. – Ты же знаешь, как я люблю их напевы?
– Знаю, – кисло улыбнулся я. – А как же Леонид Маркович?
– Он хороший и милый друг, но… все это в прошлом. Понимаешь, это не было настоящим. Иллюзия от одиночества, от расшатавшихся нервов. Я просто увидела в пустыне мираж и пошла к нему, к этому оазису, но оказалось… Не то. Реальность, Саша, настоящая реальность, колодец с водой для меня – это ты. Неужели ты до сих пор этого не понял? Как же ты тогда глуп!