– Я… да… колодец… надо бы попросить у тебя прощения… – снова замямлил я. И вдруг твердо добавил: – Давай слушать цыган! И лети оно все к черту!
Мы сели с Настей возле одного из костров, кто-то нам подносил терпкое донское вино, над головой звенела семиструнная гитара, луна и звезды изливали таинственный серебристый свет, свет любви и жизни, и я впервые был по-настоящему счастлив за долгие месяцы и, возможно, годы. Счастлив вместе со своей женой.
…А потом мы незаметно ушли, чтобы остаться наедине друг с другом.
Ночью я вдруг очнулся от какого-то странного чувства. Будто на меня кто-то неотрывно смотрел. В помещении было темно. Но я даже не представлял, где нахожусь? В каком-то подвале, котельной, что ли? Голова гудела. А руки и ноги словно онемели. Кажется, были намертво связаны. Прикручены к чему-то. Или это наручники? Я вообще не мог пошевелиться. Такое ощущение, что мне на грудь положили тяжеленную могильную плиту. Ерунда какая-то! Меня что, паралич разбил? Единственное, что я мог сейчас делать, – это вспоминать… Мы ушли с Анастасией из табора, очутились в ее апартаментах, любили друг друга… Исступленно, как в первый раз. Но почему мне и тогда казалось, что на меня кто-то «незримо» смотрит? Прячась за амальгамой фальшивого зеркала, в окне? Из моего кабинета-лаборатории. И будто бы это я сам, второй, чуждый мне человек. Словно бы я раздвоился в самом себе. А в Библии сказано: «Дом, раздвоившийся в самом себе, не устоит». Этот Дом, Загородный, Клиника. Не о ней ли и сказано?
Потом, кажется… я снова пошел в грот… Нет, зачем? Что мне там было нужно? Посмотреть, не появился ли новый труп? Или поглядеть на… прежний? Какая чепуха лезет в больную голову! Нет, потом был ужин. При свечах. Я сходил в столовую и принес нам с Анастасией омлет с копченым угрем и авокадо, мясо краба под майонезом и вино. Да, да! Мы с аппетитом ели и смеялись. Но почему при свечах? Потому что в Загородном Доме вдруг отключилась электроэнергия. Что-то произошло на местной подстанции, я сам звонил туда. Какая-то авария. Вся клиника погрузилась в темноту, лишь огоньки свечей – в коридорах и на лестницах, лучи фонариков. Самое удобное время для очередного преступления. Если кто задумал его. Час Бафомета.
– Час Бафомета… – повторил я громко, чтобы лишь услышать свой голос в темноте. И услышал его. А кто-то, как мне опять показалось, хихикнул. Даже вроде бы две красные точки сверкнули. Глаза? Конечно. В помещении явно кто-то находился. Я чувствовал тихое дыхание. И вспомнил, что, выйдя от Анастасии и заперев дверь в ее комнату, я пошел по коридору в свой кабинет. Держал в руке свечку. Должно быть, где-то было отворено окно. Порыв ветра задул слабый огонек, густая, вяжущая темнота. Холод. Затем – удар. Мрак. И это – все?
– Нет, это не все, – раздался надо мной тихий вкрадчивый голос.
Возможно, я «вспоминал» вслух? Или мне мерещится?
– Это далеко не все, – повторил тот же человек. – И тебе ничего не мерещится. Ты покуда еще жив. Чувствуешь. Но это скоро пройдет.
«Ну вот, – подумал я. – Теперь за слуховыми галлюцинациями последуют зрительные, а потом всякие неприятные тактильные ощущения…»
Так оно и произошло: где-то далеко в темноте появился слабенький огонек свечи. Он поднимался и приближался снизу, будто бы двигался из подземелья. Может быть, я нахожусь не в подвале, а в гроте? Вот почему тут так сыро и холодно. И не в гроте даже, а в самих катакомбах? Перетащили меня сюда, что ли?..
Огонек свечи между тем продолжал плыть ко мне. Его прикрывала от сквозняка восковая рука с иссохшими пальцами.
Я даже различил желтые обкусанные ногти. А вскоре увидел и лицо. Это была женщина с уродливой выпяченной губой. Параджиева!
– Тс-с! Тихо!.. – отчетливо произнесла она.
Значит, она разговаривает? А как долго притворялась глухонемой! С какой целью?
Параджиева поправила у меня под головой подушку. А затем пребольно щелкнула своими костяными пальцами по лбу и засмеялась.
– Сейчас все соберутся, тогда и начнем, – сказала она. – И подушка потом пригодится. Люблю это дело…
– Нечего ждать, – раздался все тот же вкрадчивый мужской голос. – Будем начинать без них. Когда подойдут – подключатся.
Его фигура выплыла из темноты. Он был облачен в зеленый балахон и маску: не то свиное, не то козлиное рыло, с паклевидной бородой, розовым пятачком и винтообразными рожками.
– Все должно быть по правилам, – продолжил этот урод с венецианского карнавала. – Итак, имя, фамилия, профессия? А вы записывайте!
В ногах у меня уселись неизвестно откуда вынырнувшие Жанна и Жан, с бумагой и карандашами в руках. Изготовились вести протокол.