– Вон оно что! – Я уже начал догадываться. Но Волков-Сухоруков пребывал в неведении.
– Ну и что с того? – спросил он.
– А то, – торжествующе ответил Георгий, – после смерти Олжаса Тазмиля наконец-то осуществила свою идею-фикс. К тому же, и время сейчас удобное – свобода! – делай, что хочет твоя левая нога.
– При чем тут нога? – Волков-Сухоруков пыхнул трубкой. – Говори яснее.
– Она сменила пол, – сказал я. – Стала транссексуалом.
– Точно! – кивнул Георгий. – Это мне было поведано под большим секретом. Сами понимаете… К чему выносить сор из избы уважаемого семейства? Правда, сам-то Алимов уже давно в гробу, но все же. А Тазмиля стала Олжасом. Ей это было нетрудно сделать – я имею в виду не саму операцию по смене пола, а внутреннее преображение. Кроме того, она хорошо знала личную жизнь своего братца-дипломата. А поскольку еще и похожа как две капли воды… Отличить трудно, даже друзьям. Впрочем, она не особенно любит с ними встречаться. В основном, ездит по заграницам, денег достаточно. И пьет.
– Это понятно, – произнес я. – У транссексуалов обычно стремительно развиваются всякие болезни и фобии. Чаще всего – наркомания и алкоголизм.
Волков-Сухоруков еще сильнее запыхтел трубкой, просто стал напоминать грибовидное облако.
– Однако это не снимает с нее подозрения в убийстве Ползунковой, – сказал наконец он. – Будь она хоть Тазмиля, хоть Фатима, хоть сама Фата-Моргана!
Мы были вынуждены с ним согласиться.
Шиманский приехал в одиннадцатом часу и – что весьма удивительно! – без привычного эскорта из бронированных автомобилей и роты секьюрити. Всего лишь один джип «чероки» с тонированными стеклами и шофер-телохранитель. Я встретил его у ворот клиники, поскольку он связался со мной по мобильному за десять минут до этого. Сергей и Геннадий были на посту, а в проснувшемся таборе продолжалось безудержное веселье – чисто русская национальная забава. Джип с Шиманским даже не хотели пропускать, пока Владислав Игоревич не бросил на серебряный поднос с рюмкой водки несколько купюр.
– Что это у вас тут творится? – спросил он у меня, протягивая руку. У него была спортивная подтянутая фигура, волевое лицо, но на темени – плешка, размером с чайное блюдце.
– Ничего особенного, – ответил я. – Народ гуляет. Сегодня же воскресенье.
– Очень уж широко, с размахом. А где Зуб?
«Хотя бы ради приличия поинтересовался сначала дочерью!» – подумал я. Шиманский мои мысли угадал.
– Надеюсь, вы оградили Анастасию от всего этого беспредела? – сказал он и кивнул в сторону табора.
– Насчет «беспредела» – вам лучше знать, – буркнул я, начиная закипать. Он всегда вызывал у меня сильное раздражение. – А ваш Зуб копается в вертолете. Лопасти отвалились, вот он их и приваривает.
– Ладно, мы же с вами союзники! – примирительно произнес Владислав Игоревич, пытаясь даже похлопать меня по плечу. Хорошо хоть – не потрепать по щеке, как это принято у американцев. Я слышал, что Шиманский уже имел вид на жительство в Штатах. Туда ему и дорога. Союзничек. Магнат вроде бы вновь умудрился прочесть по моему лицу то, о чем я думал. Как это у него получается? Впрочем, умный финансист сродни психологу и психиатру.
– Слухи о моем бегстве за границу несколько преждевременны, – сказал он. – Эта страна мне пока что не надоела.
«Не все еще высосал», – усмехнулся я про себя.
– Но я всерьез хочу обсудить с вами, Александр Анатольевич, перевод Насти в одну из клиник Швейцарии. Вы, разумеется, поедете вместе с ней. У вас там даже будет своя практика. Что скажете? Готовы пойти на такой шаг?
– Скажу, что ваше предложение в настоящий момент лишено смысла. Настя выздоравливает. Смена обстановки ей только навредит.
Шиманский поджал тонкие губы, явно недовольный моим ответом.
– Хорошо, обсудим это позже, – произнес он. – Давайте пока прогуляемся по вашему замечательному парку, прежде чем я увижу дочь.
– Вопрос: захочет ли она вас видеть? – сказал я.
– Ерунда! – отмахнулся он, привыкший только повелевать, топтать и размазывать. – Вы же доктор, заставьте ее, в конце концов. Ну, внушите там что-нибудь, вы же, я слышал, умеете. Это же просто.
– Просто? – переспросил я. – Заставить полюбить? Не смешите меня, Владислав Игоревич. Есть вещи, повлиять на которые медицина бессильна. Например, устойчивое отторжение имплантированного чужеродного органа.
– Не понимаю, о чем вы? – хмуро проговорил Шиманский.
Мы уже шли по парковой аллее. Разговор становился все более интересным. Позади, на приличном расстоянии двигался шкафообразный шофер.
– Не понимаете, и ладно, – сказал я. – Но нельзя полюбить человека, который всю жизнь унижал тебя, насмешничал, издевался, оскорблял, ломал, что говорится, через колено. Словно куклу, которую нужно именно сломать, оторвать ручки и голову.