– Да, – сказала она. – Я тебе верю. А дневник и кассеты я спрятала в надежном месте. В будке у доберманов.
– Ну и славно! – усмехнулся я. – Теперь они под зубастой охраной, чужой не подступится… А знаешь что? Не пора ли нам подумать об организации твоей новой выставки?
– Пожалуй, – согласилась Настя. Глаза ее сразу загорелись. Видно было, что она ухватилась за эту идею с азартом. – Надо все тщательно подготовить. Чтобы больше не случилось никаких накладок. Как в прошлый раз, когда…
Тут она замолчала, замерла на полуслове. Я испугался, что Анастасия вновь вспомнила про «собачью голову». Но взгляд ее был устремлен в фальшивое окно-зеркало, в соседнюю комнату. Туда вошли четыре человека. Шиманский, Зубавин, Левонидзе и Волков-Сухоруков. Я с тревогой смотрел на Анастасию. Ее губы беззвучно что-то шептали. Потом только я догадался, что она действительно вспоминает: возможно, разделяющая нас искусственная амальгама сыграла какую-то своеобразную роль детонатора в ее сознании, восполнила пробел в памяти, проявила «негатив».
– Я… вспомнила, – тихо проговорила она. – Ясно вижу. Теперь я вспомнила и вижу лицо того человека, который принес голову пса.
– Кто из этих четверых?
Анастасия продолжала безотрывно смотреть в фальшивое окно-зеркало, будто не слыша моих слов.
Теперь я знал практически все. Картина всех происшедших в клинике событий выглядела достаточно четко. Словно я рассматривал ее сквозь увеличительное стекло. Или видел фильм в замедленном действии, когда отдельные детали и нюансы в игре актеров-профессионалов уже не ускользают, а, напротив, притягивают внимание. Мне ясно было, кто убил мадам Ползункову. И почему скончалась старая актриса. И чья рука подбросила отрезанную голову собаки в кровать к Анастасии. Кто ударил меня ночью по голове. И кто прятался под маской и балахоном в бассейне. И даже где скрывается неуловимый Бафомет. И многое-многое другое. Сейчас же мне предстояло поставить точку в затянувшемся спектакле. Сыграть финальную сцену и опустить занавес. Это будет мой день. Он должен стать триумфальным. Игра окончена, финита ля комедия.
Велев Анастасии оставаться пока здесь, я направился в соседнюю комнату, где Левонидзе разжигал камин. Зубавин стоял возле окна. Волков-Сухоруков разговаривал с Шиманским. Я взглянул на часы. Время еще есть.
– Вы так и не уехали? – вроде бы удивленно, спросил я господина Шиманского. – Впрочем, это даже лучше. У нас с вами будет продолжение беседы.
– Охотно! – отозвался Владислав Игоревич. – Значит, вы передумали?
– Об этом мы поговорим позже. И не здесь, – отозвался я. – К двенадцати часам прошу вас прийти в столовую. На чашку чаю.
– Традиционная церемония, – добавил Георгий. – Отказываться нельзя, Владислав Игоревич, нанесете смертельную обиду хозяевам.
– Я вот все хочу выяснить у господина Шиманского: акции каких его предприятий поднялись в цене? И все ли свои активы он уже перевел за границу? – спросил Волков-Сухоруков.
– Пустой разговор! – отмахнулся от него мой дорогой тесть. – Так я вам и отвечу. Но, – тут он посмотрел на меня, – на чашку чаю непременно приду. Благодарю за приглашение.
– И вам спасибо! – любезно отозвался я.
– Прямо любо-дорого на вас обоих смотреть, всегда бы так, – заметил Зубавин. – А ром к чаю будет? – И подмигнул.
– Обеспечу всем необходимым, – сухо сказал я. – Не опаздывайте. – Затем слегка поклонился и вышел.
В коридоре меня нагнал Левонидзе.
– Что ты задумал? – зашептал он. – Нашел убийцу?
– Почти что, – уклончиво ответил я.
– А ты знаешь, с какой целью сюда приперся этот гад Шиманский?
– Нет.
– Врешь. Ему нужны какие-то дневники и кассеты.
– Тебе-то откуда известно?
– Он сам мне сказал. Хотел меня перекупить.
– А ты не продаешься?
Георгий обиженно поджал губы.
– Мы с тобой не первый год вместе!
– Как раз – первый. Ну, полтора года.
– Ты что, перестал мне доверять?
– Успокойся, – я похлопал его по плечу, – все в порядке. Он получит то, что хочет.
– Ладно, – произнес Левонидзе, пытливо глядя на меня. – Только умоляю, не перегни палку. Шиманский – фигура в государстве влиятельная. От него многое зависит.
– Но только не я. И надеюсь, не миллионы других русских людей, которые наконец-то начинают очухиваться после глубокой спячки. Время шиманских проходит.