С неделю назад вечером, когда Павел Петрович сидел за письменным столом, раздались длинные гудки. Межгород. Павел Петрович снял трубку и услышал бойкий мальчишеский голос: «Павел Петрович, дед… Это я, Леонид. Мне в Москву надо. Пустите?» Павел Петрович насторожился — не случилось ли чего с Люсей. «А мать… в курсе?» — спросил осторожно. «В курсе. Дело за вами…» Это было радостно: если Люся разрешила сыну пожить у него, стало быть, что-то в ней сдвинулось, ведь могла для сына найти приют у подруг, да и отец Леньки проживает в столице… «Какого черта ты меня на «вы» величаешь? Дед я тебе или не дед? Давай на «ты», а то не пущу. Договорились?» «О’кей!» — весело отозвался Ленька, и сразу же пошли гудки отбоя.
Всю неделю Павел Петрович жил в предвкушении праздника — наконец-то кончится его одиночество. Парню сейчас около восемнадцати, пора в институт, а поступит — будет жить у него…
Однако ж прошла неделя, прошла вторая, а от внука вестей не было. Самому звонить не хотелось — ведь не дочь обратилась к нему, а Ленька, мало ли что, Люся могла все перерешить и распорядиться по-иному.
Люся, Люся. Дочь… Никто ведь не знает, как саднит эта рана, ничем ее не залечишь… Года два назад Павлу Петровичу выпала командировка в Воронеж, он мог бы и не ехать, но поехал, надеясь повидать дочь и внука. Однако к себе Люся его не пригласила, Ленька же лежал в больнице с переломанными ногами: свалился с третьего этажа, ладно хоть жив остался.
И вот этот ночной визит.
Павел Петрович торопливо отворил дверь. Ленька улыбался во весь рот — высокий, худой, с кривым носом, осыпанным крупными веснушками; он вымок до нитки, и с куртки капало на пол.
— Салют, дед!
— Салют, — засмеялся Павел Петрович. — Проходи быстрее.
Ленька подхватил чемодан, прихрамывая, переступил порог, разулся.
— Что так поздно?
— Самолет на четыре часа запоздал. Потом телегу еле нашел. А таксер попался — полная швабра. Выкинул не на том углу. Пришлось небесный душ принять.
— Переодеться у тебя есть во что? Беги в ту комнату, а я чай поставлю.
За окном было светло, дождь все еще плескал, асфальт во дворе покрылся водой. Павел Петрович поставил чайник на плиту, и тут же вошел Ленька в синем спортивном костюме, босой, сказал бойко:
— Ну что, дед, я тебя не очень обеспокою?
Павел Петрович смотрел на этого высокого кривоносого парня с черными глазами, унаследованными от матери, хотелось прижать его к себе, расцеловать. Давным-давно неиспытываемое им чувство родственной близости оказалось так сильно, что почувствовал: еще немного — и у него повлажнеют глаза, а это было непривычно, даже более чем непривычно.
Глава вторая
После грозы жара спала, омытые деревья выглядели необычно зелеными. Было около двух часов дня, Павел Петрович в эту пору чаще всего выходил на бульвар прогуляться и нынче не изменил привычке, шел, поглядывая на обломанные ветви, лежащие подле чугунной решетки.
Доминошники и шахматисты стояли на своих местах, окружив несколько скамеек. Всякий раз, когда Павел Петрович проходил мимо них, они примолкали, он чувствовал на себе их взгляды, иногда до него доносились брошенные ему вслед фразы — то уважительные, то злорадные. Поначалу удивлялся: откуда знают его, ведь не киноартист не эстрадная звезда. Объяснил Дроздец:
— Тут все на учет поставлены.
— Кем?
— Молвой. Каждому свое клеймо. Для упрощения жизни. Народ привык, чтобы человек на своей ступени значился. Вам здесь ходить не по чину. Генералы должны жить на дачах, растить клубнику и писать мемуары.
— А я?
— Ну, вы… Вы деятель. Вам полагается быть в загадочном уединении.
— Глупость какая!
— Конечно. Но пенсионеры — народ требовательный, они тоже порядка жаждут и по-своему его понимают. Вы же тут — чужак. Вам на троих скинуться не предложишь.
Павел Петрович рассмеялся, объяснение показалось бредовым. Впрочем, чего еще можно было ожидать от Дроздеца, который нагло и неожиданно пристал к Павлу Петровичу месяца три назад на бульваре. Снег уже сошел, хотя еще лежали темные его бугорки в затененных местах у комлей старых лип, и оттуда тянуло погребной сыростью, но на солнце было приятно. Павел Петрович шел не спеша и вдруг услышал тонкий, как у мальчишки, голосок:
— Доброго денечка, Павел Петрович.
Павел Петрович неторопливо обернулся и увидел на скамье странного человека с седой окладистой бородой, в потертой шапке пирожком. Сквозь очки смотрели колючие глаза, подле него стояла модная клетчатая сумка, из которой торчала крышка термоса.