Он очнулся и увидел невысокую женщину в желтом махровом халате, с пластиковым пакетом в руках. Он взглянул на скамью, на ней сидели тесно.
— Да, конечно, — согласился он.
Она поставила пакет у его ног, быстро сбросила халат, кинула на песок и побежала к морю. Купающихся было мало, он запомнил, когда выходил на пляж, что на светящемся табло значилось: вода 14 градусов.
Женщина бежала долго, сначала по песку, потом по мелководью, у нее были несколько коротковатые ноги, обнаженная спина покрыта ровным загаром, волосы упрятаны под шапочку. Наконец она достигла глубины и поплыла, над морем висел серебристо-серый туманец, и вскоре женщина словно растворилась в нем. Он вглядывался напряженно, даже заслезились глаза, но никого не увидел, женщина появилась внезапно, потом встала, словно выросла из воды, глубина была немного ниже колен. Она побежала, чуть вскидывая в стороны ноги, брызги разлетались от ударов ее ступней. Еще в воде, неподалеку от влажной песчаной кромки, она сорвала с головы шапочку, густые темно-русые волосы рассыпались по плечам. Сейчас он разглядел ее всю: скорее всего, ей было около сорока, чуть курносая, с полноватыми губами.
Женщина подбежала к Павлу Петровичу, засмеялась:
— Ух, здорово!
Было в ней что-то Сонино, он не сразу смог определить, что же именно, потом углядел чуть насмешливую улыбку и эти доверчивые глаза, да и рост… Ну конечно же она была очень похожа на Соню, та тоже любила купаться в холодной воде, да, пожалуй, и повела бы себя так же, когда была моложе, — сунула бы свои вещи первому встречному и помчалась к воде. Соня была лишена высокомерия и комплексов, если она чем и обескураживала, то непосредственностью.
— Как вас зовут? — невольно улыбнувшись, спросил Павел Петрович и не удивился бы, услышав в ответ: «Соня», — но она сказала:
— Нина. А что?
— Хотите, побродим вместе?
— Хорошо. Только я переоденусь… Я рядом живу, в пансионате. Видите деревянный домик за соснами? Седьмой корпус… Я мигом! — И она опять сорвалась с места.
Павел Петрович не успел сигарету выкурить, а Нина уже шла к нему в легких беленьких брючках и розоватой кофточке.
— Тронулись? — спросила она.
— Тронулись, — согласился он, и они двинулись по плотному песку.
— Я сейчас бежала и ругала себя: человек сидел, размышлял о чем-то, а я вторглась… Вот тут писатели живут. Вы оттуда?
— Нет. Ведь не одни писатели размышляют.
— Возможно, — засмеялась она. — Я тут впервые, но мне очень нравится. Такие места для прогулок! Говорят, какой-то начальник, очень большой, конечно, хотел этот пляж перегородить. Для каждого санатория или дома отдыха — отдельно, как в Крыму. Чтобы у спецдач свой выход к морю был. А народ не дал. И это хорошо. Все гуляют. Во-он там Косыгин живет. К нему люди подходят, разговаривают. Я сама видела. Иду и смотрю: очень знакомый человек шагает, а рядом с ним двое. Чтобы не обиделся, кричу ему: «Привет!» Только когда он в ответ кивнул, я ахнула: да это же Косыгин. Стала соседкам по палате рассказывать, а они смеются. Тут кого хочешь можно встретить. Это замечательно, честное слово. А о чем вы размышляли?
— Так, взбрела одна мысль… — И вдруг Павлу Петровичу нестерпимо захотелось рассказать ей то, о чем думал, проверить: поймет ли?
Нина слушала, чуть склонив голову, и, когда он умолк, решительно заключила:
— Живые системы. Это интересно. Да, интересно.
Позже он свыкся с ее манерой высказываться столь категорично, словно подводить черту, — все же она была «учителка», сама так себя называла, преподавала в институте начертательную геометрию. «Студенты жутко ненавидят, — рассказывала она во время той первой прогулки. — За что? Думаю, это традиционная ненависть. А когда ненавидят предмет, то на преподавателя фырчат. А может, я им старой грымзой кажусь… Но цветы дарят. Скорее всего, из подхалимажа».
Она ему нравилась все больше и больше. Порой в Нине пробуждалась озорная отвага, и тогда она могла прыгнуть с любой кручи или пойти взять что-нибудь без очереди, а однажды повела себя храбрее мужчин. Был воскресный день, народу на пляже сошлось — не протолкнуться, настоящее столпотворение, и тогда Павел Петрович решил увести Нину к себе, она еще не бывала у него, он почему-то стеснялся пригласить ее… Они двигались к дюнам, и Павел Петрович не сразу сообразил, что произошло, когда Нина стремительно метнулась в сторону и врезала сумкой какому-то волосатому типу; тот где стоял, там и сел — скорее от неожиданности, чем от боли. А Нина уже рывком развернула к себе загорелого парня:
— Эй ты, трус! Нечего делать вид, что не видишь, как на твоих глазах бьют женщину!.. Да и все вы… — добавила она, презрительно оглядывая прохожих.