И вот Кирьяка нет, а «Полярка» осталась. Подсчитали: пожалуй, дешевле свернуть строительство, чем продолжать его. Но как свернуть? Столько она всего съела, эта «Полярка», да и люди обжились, живут надеждами… Остановить строительство оказалось невозможным. Надо было ускорить ввод. А потом? Потом куда вывезет. «Поляркой» занимался сам Кирьяк. Когда его не стало, Павел Петрович решил поручить ее Фролову. Но тот отлично понимал, какая это мощная мина, как она может сработать в будущем, и предложил создать совет, он затушевывал четкую личную ответственность.
Почему все это Павел Петрович сейчас вспоминал? Да ведь все упиралось в Институт. Вот его-то надо было строить обязательно. Этот самый Институт Павел Петрович считал для отрасли «стройкой века», хотя шуметь о ней не следовало…
Андрей Бастионов как-то быстро заматерел, ему было только тридцать, а он уже выглядел массивным дядькой — в роговых очках, с высоким лбом, обрамленным русыми волосами, которые падали чуть ли не до плеч, но прическа эта не выглядела вызывающе, как у длинноволосых юнцов, подделывающих свой облик под Иисуса, она придавала Андрею Владимировичу некую барственность, у него и руки сделались пухлыми, и обозначилось нечто похожее на брюшко, только щеки оставались румяными, выдавая его возраст. Было и еще одно — тонкая усмешка на губах, она словно навсегда задержалась на его лице, дабы собеседник чувствовал: Андрей Владимирович не все принимает всерьез. Может быть, так и было на самом деле. Бастионов хорошо образован, часто выезжал за границу, и помощники у него были первоклассные. Он предложил централизовать все пять министерских НИИ, объединить их в единую научно-производственную фирму, где бы шли не только технологические разработки, но и экономические и управленческие. Так Бастионов стал генеральным директором объединенного головного НИИ, а Павлу Петровичу удалось заполучить хорошую площадку на Юго-Западе под новое здание. Ох, какой великолепный домище они строили! Экспериментальные цехи, лаборатории, а на верхнем этаже — спортивный комплекс с бассейном. Редкое по тем временам здание в Москве. Впрочем, всем этим занимался Бастионов, и дела шли прекрасно.
Павла Петровича мало заботила семейная жизнь дочери, просто иногда удивлялся: как она сумела еще школьницей разглядеть такого парня, как Андрей. Ему всегда казалось: Люся чем-то похожа на обезьянку — невысокая, черноглазая, с упрямыми складками у рта, у нее быстро менялось настроение: то она была беспечно весела, то становилась дерзкой и надменной, могла поставить на место любого, кто бы попытался ее задеть. И в одежде такие же крайности: то вытертые на сгибах джинсы, туго обтягивающие ягодицы, то строгий английский костюм. Но все ей было к лицу. Честно говоря, он не мог понять, почему на нее так заглядывались мужчины, видимо, в ней было нечто такое, что отцу заметить не дано. Он спрашивал об этом у Сони, та загадочно усмехалась: просто ты не все понимаешь в женщинах, но от объяснений уходила. Однажды он услышал, как Люся материлась; сидела на краешке стола в его домашнем кабинете и, нахмурив лоб, орала в желтую телефонную трубку:
— Слушай, ты… вали к такой-то матери. Если завтра у меня не будет анализа, я тебя повешу за… — И она четко выговорила, за что повесит неведомого собеседника, и с отвращением повесила трубку.
Павел Петрович был потрясен услышанным, но Люся, увидев его, ничуть не смутилась.
— Ты где этому научилась? — строго спросил он.
— Брось, папа. Я что, в колбе живу? — И она ушла в столовую, делая вид, что ей безразлично, как он к ней относится.
Ему некогда было вникать в ее жизнь, он целиком тут полагался на Соню, но после этой небольшой стычки с дочерью сказал жене:
— Ты бываешь у Люси. Там что, все матерятся?
— Что ты, — замахала руками Соня. — Там, если собирается компания, то приходит Новак. А разве ты не знаешь, какой он?
Да, он знал, как к Семену Карловичу Новаку тянутся молодые, а этот профессор вульгарностей не терпел. С Новаком у Павла Петровича вышла история удивительная, редчайшая, можно сказать. Он о Новаке услышал от Андрея, который ставил его на десять порядков выше всех других работников института, вытащил его из академии с большим трудом, дал могучий сектор. Но странность была не в самом профессоре, а в том, как неожиданно пересеклись их судьбы… Много было вокруг Павла Петровича людей и до войны и после нее, сколько встречалось их на военных дорогах, но все куда-то исчезли. А вот Новак… Тут нет никакой случайности, напротив, такая вероятность пересечения судеб должна была бы быть, пожалуй, большей, но под эту вероятность подпал всего лишь один человек — Семен Карлович Новак.