Эльвина удивленно посмотрела на него.
— Но почему? Титул для меня ничто. Что тебя удерживает? Данстон? Наследство твоего сына значит для тебя больше, чем я?
Филипп схватил ее за плечи.
— Я прибыл сюда с намерением пожертвовать Данстоном, получить развод и жениться на тебе. Я использовал то, что узнал о твоем происхождении и рождении нашего сына, надеясь доказать королю, что ты — моя жена и никакая другая женщина не имеет права называться ею. Помнишь, как я говорил тебе о своих планах поездки в Лондон? Я уже тогда решил, что женюсь на тебе. У тебя были все основания меня ненавидеть, но я не мог заставить себя забыть о тебе. Единственным моим желанием было жить с тобой и нашим сыном в Сент-Обене в мире и покое. Узнав о твоем происхождении, я понял: это поможет нам соединиться навеки или разлучиться навсегда. Я рискнул — и проиграл.
Он говорил твердым, непререкаемым тоном, пытаясь заставить ее понять, но она не желала ничего понимать.
— Но почему, Филипп? Даже если второй ребенок родится бастардом, разве я не могу подождать, пока твой брак аннулируют, и потом стать твоей женой? Разве Генрих не хочет, чтобы дочь графа достойно вышла замуж, а земли Данстона были бы под надежной защитой? Неужели наследство ребенка столь важно, что лишит нас счастья? Или брак нельзя аннулировать?
Филипп усмехнулся.
— Я больше всего боялся, что не смогу аннулировать брак. Именно поэтому и пытался убедить короля, что он принудил меня жениться не на той женщине на основании ложных посылок. Но оказывается, я плохо знал церковные и гражданские законы, чего не скажешь о Генрихе. Аннулировать брак ничего не стоило, мне только следовало доказать, что меня женили против воли. И то, что я никогда не исполнял клятв, которые дал при венчании, облегчило дело. Через несколько месяцев леди Равенна с благословения Папы перестанет считаться моей женой. Насчет этого я спокоен.
Эльвина вздрогнула. Что он пытается ей объяснить?
— Тогда в чем дело, Филипп? — прошептала она.
— Церковь никогда не освятит брак между теми, кто виновен в адюльтере, даже если законные супруги разведутся или умрут. Мы никогда не сможем пожениться, Эльвина! Из-за моей глупости нам навеки запрещено стать супругами, и тут ничего, ничего нельзя поделать.
— А Генрих не позволит дочери графа Данстона жить во грехе и рожать бастардов, — с горечью отозвалась Эльвина. — Не надо было мне сюда приезжать. Быть с тобой — вот все, чего я хочу, все, что для меня важно, и мне безразлично, какими клятвами или грехами будет скреплен наш союз. Из-за графского титула моего отца мы оба обречены страдать.
— Мы страдаем из-за моего греха — из-за того, что я взял тебя силой. Я сделал из тебя шлюху и теперь пожинаю плоды своего преступления. Король прав. Ты не можешь продолжать жизнь, которую мы вели до сих пор; я тебе не позволю. Это наша последняя ночь. Завтра ты вернешься на женскую половину дворца и будешь ждать брака с человеком, которого выберет тебе Генрих. Сэр Роберт — хороший выбор. Он будет добр к тебе и детям. Король мудрый человек, поэтому не бойся того, кого он тебе предложит.
Руки Филиппа бессильно упали, словно он уже сейчас отказывался от нее. Эльвина горько плакала у него на груди. Задыхаясь от рыданий, она отказывалась смириться с судьбой.
Не в силах смотреть, как она страдает, Филипп обнял ее и начал поцелуями осушать слезы. Ласка его вызвала в ней непреодолимую потребность большего, и Эльвина стала целовать Филиппа жадно, не думая о скором прощании, заставляя его забыть обо всем, кроме того, что они вместе.
Эльвиной владела страсть, направляющая ее действия, и когда Филипп крепко прижал ее к своему восставшему мужскому естеству, она тихо засмеялась, оседлала его и застонала от наслаждения.
И вновь он подвел ее к краю, за которым начинался иной мир. Неудивительно, что в ней всякий раз прорастало его семя. Если бы сейчас в животе ее не рос его ребенок, он был бы зачат сейчас.
И словно в подтверждение мыслей Эльвины, ребенок в животе зашевелился, и Филипп почувствовал это. Он взглянул на нее удивленно и тревожно, затем удивление сменилось удовольствием.
— Я надеялся увидеть, как он растет в твоей утробе, и присутствовать при его рождении, — сказал он с сожалением. — Ты могла бы превратить меня в домоседа, если уже не превратила.
Эльвина коснулась его щеки.
— А ты рассчитывал всю жизнь провести на войне, милорд? Если все, что ты говоришь мне о короле, — правда, то он хочет, чтобы его земли, а не кошельки наемников полнились богатством. Если не я, то сам король заставил бы тебя осесть и остепениться.
— Это верно. Сент-Обен надо возродить к жизни, если ему надлежит стать домом моего сына. Может, мне удастся и твоего Гандальфа переманить к себе, если Данстон попадет в руки кому-то другому, но думаю, он сохранит верность своей прекрасной даме.
— Ты вернешься в Сент-Обен послезавтра? — спросила Эльвина.
— Вначале я должен позаботиться о безопасности нашего сына. Боюсь, леди Равенна сделает его заложником, чтобы удержать Данстон. Завтра я возьму с собой только одного из моих людей. Остальным придется уехать до начала турнира и взять Данстон под свой контроль до того, как либо я, либо люди короля прибудут, чтобы отнять у леди Равенны нашего ребенка.
Эльвина побледнела. Если Филиппу суждено умереть завтра, то Данстон займут люди короля. Кто знает, какое решение насчет их с Филиппом первенца примет король. Некому будет отстоять ее право самостоятельно воспитывать ребенка. Эльвина представила лицо Филиппа, лицо, которое она так любила, безжизненным и застывшим и за дрожала. Если она не сможет удержать Филиппа, то сын должен стать заменой ему. Решение было принято, по Эльвина ни слова не сказала о том, что собиралась сделать, Филиппу. Она призналась Филиппу в своих чувствах, и все же это не убедило его не отдавать ее без боя. Теперь Эльвина считала, что имеет право поступать так, как считает нужным сама.
Когда паж постучал в дверь, оба были готовы. Все слова сказаны, все решено. Осталась только боль на всю дальнейшую жизнь. Не было ни прощальных поцелуев, ни слез. Оба чувствовали себя до предела опустошенными.
Филипп стоял, исполненный силы и решимости, когда Эльвина, накинув капюшон, выскользнула за дверь. Он стоял и смотрел ей вслед, мысленно прощаясь с обретенным счастьем. Она уходила навечно и уносила с собой его сердце.
Глава 23
Эльвина послушно последовала за пажом на женскую половину дворца, но, оставшись одна, спешно начала собираться в путь. Окинув любовным взглядом гору новых нарядов, которые, как она теперь знала, ей прислал Филипп, она мысленно простилась с ними. Там, куда направлялась Эльвина, они ей не понадобятся.
Она надела платье, перешитое из платья матери Филиппа, то самое, в котором приехала во дворец, и накинула сверху старый темный плащ. Следовало еще кое-что взять с собой. Не забыла Эльвина и золотой пояс — подарок Филиппа: кое с чем у нее не хватило воли расстаться. Затем, внимательно осмотрев коридор, она выпорхнула на свободу.
Стражи у входа словно и не заметили ее. Известно, что женщины, у которых есть любовники, покидают своих возлюбленных в предрассветные часы. Стражи у ворот должны ловить злоумышленников, а не прекрасных дам.
Озираясь в предрассветной мгле, Эльвина направилась к конюшням. Кони спали, и при ее появлении только немногие встрепенулись, но шума не подняли.
Она увидела могучего коня Филиппа. Где-то поблизости должна быть и ее серая кобылка. Эльвина подошла к ней и погладила по морде. Узнав хозяйку, лошадь ласково потерлась о ее руку. Там, в стойле, Эльвина решила немного вздремнуть, чтобы скоротать время до появления людей Филиппа.