Однако, он почему-то не выразил своего мнения и, подавив вздох, промолвил:
— Положим, здесь матросу вольготно, но только таких местов у господа совсем немного.
— То-то, матросы, кои в «дальнюю» раньше ходили, сказывали, что вовсе мало таких местов.
— Мало и есть… Здесь-то окиян, гляди, какой, шельма, ласковый… Словно заманивает…
В эту минуту недалеко, под носом клипера, раздался плеск. На лунном свете из воды показалось какое-то громадное черное пятно и вслед затем с шумом вылетел фонтан воды.
— Кит!
— Он и есть!.. Играет, шельма!..
— И сколько, подумаешь, в этом окияне всякой твари… Вчерась акулу видели… Попадись-ка к ей! — заметил Дудкин и, несколько разгулявшийся, не чувствовавший дремы, стал смотреть на то место, где показался кит.
— Ушел видно! — проговорил, наконец, он.
— Небойсь, он ходко плавает. Да, братец ты мой, таких местов немного, — снова начал Макаров, словно бы чувствовавший неодолимую потребность разочаровать увлекающегося Дудкина, с которым он обыкновенно стоял на часах и был в приятельских отношениях, хотя до сих пор и не особенно откровенничал с ним. — Вот минуем, значит, эти места, опять матросу нудно станет, вроде бытто каторги… Известно, флотская служба… Всего впереди повидаем: и штурмов, и этих самых индийских «вураганов». Егорыч сказывал, что страшней их ничего на море нет…
— Ну?
— То-то: «Ну!» Помнишь, как по выходе из Бреста-города мы господа бога вспоминали?
— Как не помнить? Форменная штурма была.
— Ну так она ничего не стоит супротив индийского «вурагана».
— Ишь ты, каторжный…
— Егорыч объяснял, что окиян ровно в котле тогда кипит, а вихорь со всех сторон так и крутит… И главное, говорит, дело, чтобы к ему, к анафеме, в самую пасть, внутро, значит, не угодить… Командир должен в оба глядеть, чтобы не допустить до нутра, значит…
— А ежели, примерно, угодишь?
— Тогда шабаш! Смерть всем! — категорически произнес Макаров.
Впечатлительный Дудкин даже вздрогнул.
— Ну, наш капитан не допустит… Он — башковатый…
— И добер — матроса жалеет. Который ежели командир с матросом добер, того и господь хранит… Не даст затмению найти… Однако, три года назад один наш клипер «Опричник» безвестно пропал… Может, слышал?
— Слышал. Сказывали, ни одной души живой не осталось.
— Где уж тут… Все до единого потопли в этом самом «вурагане».
— А как же, Макаров, дознались, в коем месте клипер потоп?
— Дознались… Повсеместно опрос пошел. Начальство, значит, разослало повестки во все державы и ко всем, значит, нашим концырям. «Так, мол, и так. Такого-то числа ушел с Явы-острова российский карабль и не подает о себе вести. Так не видал ли, мол, кто российское судно или, может, не слыхал ли…» Ну, опосля, как навели справки, и обозначилось. Один «француз» — купеческий, что тот же «вураган» терпел, видел наш бедный клиперок.
— Видел?
— То-то встрел. И было это, братец ты мой, как раз на первый день Рождества Христова. И купеческий «француз» страху набрался, потерял грот-мачту, однако, в центру этого дьявола не попал и его в ем не закрутило. Спасся. И как увидал он, как мимо пронесся наш-то «Опричник» под российским флагом, француз, как следует, обозначил в шканечном журнале: «Так, мол, и так. Ежели, говорит, русский корабь будет идти этим самым курцом — попасть ему в центру. Господи, спаси и помилуй. И мы потеряли грот-мачту и бедуем…» По этой выписке у француза и открылось дело-то. В самый, значит, праздник наши-то смерть приняли в окияне, далеко от своей стороны…
Несколько минут длилось молчание. Дудкин, видимо, был под впечатлением рассказа.
Наконец, он спросил:
— Поди, рыбы их съели?
— Надо-быть, акулы. Там их страсть, этих самых акулов.
— А души-то как?
— Души стонут, как буря поднимается… За других бога молят… Небойсь, слышал, как в погоду из моря ровно воет кто… Это и есть потопшие души…
— Давай, Макаров, лучше о чем другом говорить, а то ты все такое нехорошее да тоскливое заводишь! — проговорил вдруг Дудкин.
Веселый и жизнерадостный, большой ухаживатель, пленивший немало кронштадтских кухарок и горничных и восхитивший в Бресте молодую бретонку-прачку, любивший кутнуть на берегу, исправный матрос, не особенно разборчивый в лишних тычках боцмана, — Дудкин невольно протестовал всем своим существом против мрачного настроения Макарова.
Такая чудная тропическая ночь, которая, казалось, так и дышит ласковым призывом к жизни, а Макаров заводит такие разговоры!