— Мы истинные демократы! — взорвался он. — За нами будущее, ибо мы очистим человечество и возродим его. Посмотри вокруг — повсюду грязь и беспорядки, распустились, о чистоте крови никто не заботится. Расы, нации — все смешалось. Но люди будущего должны быть чистыми и безукоризненно белыми, возрожденными…
— Пройти очищение огнем и кровью?
— Путь к освобождению мы проложим стальным клинком. Мы вырежем под корень большевиков и уродов, евреев и черномазых. Им не будет места в будущем обществе, все нечистоплотное и уродливое сгинет прочь.
На мгновение его взгляд устремился в какие-то заоблачные высоты, и я опять улучил момент, чтобы немного размять ноги. Затем он вернулся обратно на землю, и в меня уставились сразу три глаза — один черный и холодный, и еще пара тоже черных, но лихорадочно-жгучих.
— А ты часом не еврей, Веум?
Я провел рукой по моим светлым волосам:
— А что, похоже?
— А может, ты большевик?
Это нас может далеко завести, подумал я и заставил себя вернуться к окружающей реальности.
— Но в семьдесят первом, что было…
— Заткнись, тебе говорят. — Пистолет дрогнул. — Я же сказал, что расскажу тебе о пожаре. Все случилось так, как я и наметил. Хеллебюст дал нам столько, сколько мы попросили. Но обо мне уже ходили разные слухи, и мы решили, что получать свою долю наличными мне, пожалуй, не стоит. Мы с Элисе уже жили вместе, и меня вполне устраивало, что деньги перевели ей. А сама она действительно ничего не знала. Ее и не было в конторе, когда туда приходил Хольгер Карлсен со своими жалобами. Там были только Хеллебюст, я и фрекен Педерсен. Что касается этой дамочки, то она была полностью в руках Хеллебюста. Элисе что-то заподозрила, но скоро успокоилась, зная, что у нас с Хеллебюстом были какие-то дела со времен войны. Она вообще-то понимала, кто я есть на самом деле, без этих ваших ярлыков — «предатель родины», она считала меня борцом за святое дело и за наше будущее.
— Борец за святое дело, — повторил я как-то чересчур безразлично.
— А как ты думаешь, зачем я рассказываю тебе все это, Веум? — Опять показались его желтые зубы. — Зачем?
Я пожал плечами и только развел руками в ответ. Он сжал пистолет еще крепче.
— Мне нравится смотреть, как умирают люди. — И после напряженной паузы, от которой у меня заныло под ложечкой, добавил: — Но больше всего я люблю видеть страх в их глазах, предсмертный страх. Ну ты как, подвел черту, Веум? Ты веришь в бога? Ты как думаешь, куда попадешь — в рай или в ад, смерть вот-вот настигнет тебя?
— Я-то знаю, куда я попаду, — ответил я.
— И куда же? — насмешливо поинтересовался он.
— Туда, где тебе уж не бывать, Ульвен. И больше того, когда вся кровь из тебя вытечет, я еще буду прогуливаться по улице под твоим окном. — И показал рукой на то самое окно. — Поскольку буду еще жив.
— Это ты так думаешь, — пролаял он.
— Я знаю это точно, — сказал я и бросился в сторону. Но до окна я так и не добрался. Я споткнулся о коврик на полу, влетел в стену, колени мои подкосились, и я услышал, как за моей спиной прогрохотал выстрел. Мощный снаряд ударился в стену, где я только что стоял, захрустела посыпавшаяся штукатурка. Затем раздался еще один выстрел, я свернулся калачиком, как будто эта поза — поза эмбриона — было единственное, что могло спасти меня сейчас от смерти — и был уже внутренне готов к следующему выстрелу, и последнему.
Но больше выстрелов не последовало. Я слышал только тихие жалобные всхлипывания Элисе Блом и оглушающую, всепоглощающую тишину, которая всегда наступает после такого ужасного грохота в маленьких комнатках.
Я поднялся и посмотрел вокруг новым, свежим взглядом, как будто восстал из мертвых.
Стреляя второй раз, Харальд Ульвен вложил дуло пистолета себе в рот и нажал спусковой крючок. От выстрела остался на стене след в виде серо-красной медузы из крови и мозга, как раз между портретами Адольфа Гитлера и Видкуна Квислинга.
45
Я предоставил самой Элисе Блом позвонить в полицию, а также в любое другое место, куда она только захотела бы позвонить. Сам же я ушел из этого дома, качаясь, как после похмелья. Эти два выстрела все еще звучали у меня в ушах, и я едва разбирал дорогу.
Харальда Ульвена уже нет в живых. Он не успел рассказать мне о Ялмаре Нюмарке и о многом другом. Но мне это было и не нужно. Все ответы мне были теперь известны.
На набережной Страндкайен, как и на всех набережных Западного побережья, полно выкрашенных красной краской телефонных будок, распахнутых всем ветрам. Едва сойдя на берег, можно набрать номер человека, который давно забыл о твоем существовании, и слушать гудки «занято», пока не замерзнешь на сквозняке.