Этот негодяй достаточно хорошо знал сердце Инес и не задумался предстать перед нею.
На первый взгляд план Гаэтано мог показаться невыполнимым, но нет ничего невозможного для ума хитрого и коварного, особенно когда он сталкивается со слепой доверчивостью любви. Разве Гаэтано не был первым мужчиной, заставившим трепетать сердце Инес, разве он не был единственным, кого она любила по-настоящему?
Заблуждения, на которые ее толкали с той поры ее чувства, опустошили ее душу и повергли ее в состояние безразличия. Однако благодаря, без сомнения, редкой и счастливой, но иногда все же встречающейся случайности она опустилась, но не загрязнила себя.
Басня Гаэтано, как бы нелепа она ни была, без труда приобрела в ее глазах обличие истины. Инес стремилась поверить ему, чтобы вновь обрести некоторую видимость былого счастья, а это состояние души довольствуется крохами правдоподобия. Возможно, что она сама страшилась возражений, во множестве гнездившихся в ее уме, из опасения наткнуться среди них на такие, которые останутся без ответа. О, как сладок обман, когда любишь и когда не можешь заставить себя не любить!
Предатель не пренебрег ничем ради своей выгоды. Он прибыл якобы из Сицилии, куда ездил добиваться у семьи разрешения на их брак. Он достиг своей цели. Его мать решила сама сопровождать его в Испанию, чтобы поскорее познакомиться с дорогой невесткой, о которой составила самые лестные представления.
Какая ужасная новость ожидала его в Барселоне! Слухи об успехе Педрины дошли до него одновременно с известием о ее падении и бесчестии. Так-то вознаграждает его она за всю его любовь и за все жертвы! Первая мысль, первое побуждение, на которые он был способен, заключались в решении умереть, но затем нежность к ней возобладала над отчаянием. Он скрыл от матери ее печальную тайну, он полетел в Мадрид, чтобы поговорить с Инес, чтобы заставить ее, если еще не поздно, выслушать его увещания и вопиющие к ней добродетель и честь; он пришел, чтобы простить, и… простил. Что сказать вам еще? Инес обливалась слезами. Инес, возбужденная, дрожащая, подавленная угрызениями совести, признательностью и радостью, бросилась на колени перед обманщиком, и притворство восторжествовало почти без усилий над сердцем, слишком доверчивым и слишком чувствительным, чтобы о нем догадаться. Это все внезапно заставило их перемениться ролями и положением, и виновный, — есть поистине чему удивляться, — приобрел все права невинности. Но спросите об этом лучше у женщин, и они ответят вам, что здесь нет ничего удивительного.
Подозрения Инес, однако, должны были пробудиться опять, когда она обнаружила, что Гаэтано больше заботится о том, чтобы нагрузить в приготовленную для них коляску ценные вещи, о происхождении которых она не могла вспоминать без краски стыда, чем о том, чтобы вырвать ее поскорее из объятий преступной любви. Тщетно требовала она оставить все драгоценности. Ее не послушали.
Через четыре дня дорожная карета остановилась в Барселоне перед гостиницей «Италия». Видели, как из нее вышли элегантно одетый молодой человек и дама, старательно скрывавшаяся, по-видимому, от взглядов путешественников и прохожих. Это были Гаэтано и Педрина. Через четверть часа молодой человек ушел из гостиницы и направился в порт.
Отсутствие матери Гаэтано еще более усилило беспокойство Инес. По-видимому, к тому времени, когда он возвратился, она успела пересилить свою робость и набралась решимости, чтобы поговорить начистоту обо всем; известно, что с вечера между ними вспыхнула ссора, возобновлявшаяся несколько раз в продолжение ночи. С наступлением дня Гаэтано, бледный, растерянный и взволнованный, приказал слугам доставить несколько сундуков на корабль, уходивший в плавание этим же утром, и отправился вслед за ними, неся с собой небольшую шкатулку и скрывая ее в складках плаща. Прибыв на судно, он отпустил пришедших с ним вместе людей под предлогом какого-то дела, удерживающего его на борту корабля, щедро заплатил им за труды и настойчиво просил не беспокоить сна госпожи до его возвращения. Однако прошла б о льшая половина дня, а незнакомец не возвращался. Кто-то сообщил, что корабль уже вышел в открытое море, и один из сопровождавших Гаэтано людей, мучимый мрачным предчувствием, решил удостовериться в этом. Он увидел, как паруса скрывались за горизонтом.
Тишина, продолжавшая царить в комнате Инес, среди шума и суеты гостиницы, становилась подозрительной. Убедившись, что дверь была заперта не изнутри, а снаружи и что ключ не оставался в замке, хозяин больше не колебался и приказал взломать дверь. Ужасная картина открылась вошедшим. Неизвестная дама лежала на кровати в положении спящей, и эта поза могла бы легко обмануть, если бы спящая не была залита кровью. Во время сна ее грудь пронзили ударом кинжала, и оружие убийцы оставалось все еще в ране.
Вы легко простите меня, если я не буду останавливаться на этих жутких подробностях. Их знал в свое время весь город. Впрочем, даже тем, кого судьба этой несчастной тронула больше всего, до сих пор все еще неизвестно, — потому что лишь несколько дней прошло, как она в состоянии разобраться и привести в порядок смутные воспоминания об этой истории, — что жертва этого злодеяния — великолепная Педрина, которую никогда не забудет Мадрид, и что Педрина — Инес де лас Сьерас.
Я возвращаюсь к рассказу, — продолжал Пабло. — Зрители, сбежавшиеся на это ужасное зрелище, и врачи, которых тотчас же позвали, не замедлили обнаружить, что незнакомая дама еще жива. Меры, правда, запоздалые, но решительные, были применены настолько успешно, что у нее удалось вызвать кое-какие проявления жизни. Тем не менее, несколько дней протекли между надеждой и опасениями, возбудившими живое участие публики. Через месяц Инес, казалось, окончательно выздоровела, но бред, появившийся с того мгновения, когда к ней возвратился дар речи, и приписываемый лихорадочному состоянию, не уступал ни лекарствам, ни времени. Несчастное существо воскресло для жизни физической, но осталось мертвой для жизни духовной. Община монахинь взяла ее к себе и окружила внимательным уходом, в котором она так нуждалась. Будучи призреваема почти божественным милосердием, она, говорят, принимала заботы с бесконечной кротостью, потому что ее помешательство не имело в себе ничего яростного и суетливого, что характерно обычно для этой ужасной болезни. К тому же ее безумие изредка прерывалось светлыми минутами, длившимися более или менее долго и с каждым днем подававшими все больше и больше надежд на ее выздоровление. Эти светлые промежутки стали, наконец, настолько частыми, что подали повод несколько ослабить внимание к ее малейшим поступкам и поведению. Мало-помалу создалась привычка во время долгих часов богослужений оставлять ее без присмотра, и она воспользовалась этим и убежала.
Ее побег переполошил положительно всех; поиски производились весьма энергично, и их результаты вначале предвещали близкий успех.
Инес заметили с первого же дня ее странствий из-за ее несравненной красоты, естественного благородства манер и перемежающегося беспорядка в мыслях и речи. Она выделялась, кроме того, своим необыкновенным нарядом, составленным из случайных элегантных остатков театрального туалета, которые, обладая кое-каким блеском, не представляли собой никакой ценности и потому были брошены сицилийцем. Этот причудливый наряд благодаря производимому им впечатлению роскоши составлял резкий контраст с мешком из грубой ткани, висевшим у Инес на плече, для сбора подаяний народа. Ее следы, таким образом, доходили почти до Маттаро, но в этом месте дороги обрывались, и поиски во всех направлениях по окрестностям оказались бесплодными. Инес исчезла за два дня до Рождества, и когда вспомнили о глубоком унынии, в которое, казалось, бывал погружен ее ум всякий раз, когда освобождался от своих обычных потемок, решили, что она сама положила предел своим дням и бросилась в море. Это объяснение показалось настолько естественным, что едва ли кто-нибудь пытался найти какое-либо другое. Неизвестная умерла, и впечатление от этой новости было живо в продолжение целых двух дней, но на третий оно потеряло свою яркость, как все впечатления, а на четвертый никто о ней больше не вспоминал.