Я бью его кулаком в плечо, но он только ворчит.
— Засранец!
Потирая плечо, он снова смеется.
— Видел бы ты свое лицо!
Вернувшись к холодильнику, я киваю.
— Как ты думаешь, там сейчас есть трупы?
— Возможно.
Я смотрю на сверкающую серебристую поверхность, по другую сторону которой вполне может лежать труп.
— Тебе когда-нибудь было любопытно, как они выглядят?
— Нет.
— Ни капельки?
Кейдмон раздраженно застонал, и, когда он подтолкнул меня под руку, я, спотыкаясь, сделал шаг в сторону.
— Ты пришел посмотреть на фотографию. Посмотри на фотографию, и пойдем отсюда.
— Почему ты так напуган?
Окинув взглядом комнату, он скривил губы.
— Я ненавижу эту лабораторию. Этот кабинет. Я ненавижу здесь все.
— Отец говорит, что его работа спасет жизни. — Я хочу в это верить. Искренне. Но я знаю истинную сущность моего отца.
— Только хорошие люди спасают жизни, Деврик. Отец не хороший человек.
Еще раз подтолкнув брата, я продолжаю выполнять свою задачу и обхожу идеально аккуратный стол с другой стороны. Щелчок настольной лампы отражается от безупречного рабочего стола. Проведя по нему руками, я открываю ящик рядом с собой. В нем лежит фоторамка, и я поднимаю ее, чтобы увидеть изображение самой красивой женщины, которую я когда-либо видел. Глаза цвета огненного янтаря, волосы черные, как чернила — несомненно, мы с Кейдмоном унаследовали наши самые примечательные черты.
На фотографии она смотрит через плечо, на ее лице сияет улыбка, глаза сверкают на свету. Стало понятно, почему мой отец так любил ее. Почему он был одержим ею.
Она была светом в его тьме.
— Что ты здесь делаешь!
При звуке яростного голоса я испуганно дергаюсь, и роняю фотографию.
Ударившись о деревянный стол, она разлетается крошечными осколками стекла по блестящей поверхности. От удара фотография моей матери вылетает из рамки.
Паника поднимается в горле, когда я перевожу взгляд на мужчину, стоящего в дверном проеме. Возможно, когда-то он был красивым, достойным даже моей матери, но сейчас он представляет из себя монстра.
Брови прищурены от ярости, глаза пылают безумием, он смотрит на беспорядок, который я устроил.
— Что ты наделал? — рычит он сквозь стиснутые зубы, совсем как монстр.
— Он не хотел этого, отец! — Кейдмон умоляет за меня, но я знаю, что это бесполезно. — Ты напугал его!
За мгновение, показавшееся мне не более чем мигом, он проносится через всю комнату ко мне.
Я должен бежать, особенно когда чувствую, что Кейдмон дергает меня за руку, но мои мышцы застыли на месте, а взгляд прикован к матери.
Кейдмон издает крик, и в этот момент монстр отталкивает его с дороги, впечатывая спиной в стену.
Что-то мелькает в уголке моего глаза, но прежде чем я успеваю понять, что это, в голову ударяет острая боль. За веками мелькает неровный свет. Комната наклоняется. Непреодолимая сила ударяет в другую сторону моей головы.
Кейдмон кричит.
Все вокруг становится черным. Тишина.
Так тихо, что я слышу стук крови, пульсирующей в моих ушах.
Я моргаю и открываю глаза.
Мой отец стоит надо мной, держа Кейдмона за руку, а мой брат вцепился в его руку.
— Если тебя привлекают мертвые, то сегодня ты будешь спать с ними.
Темнота отступает в свои тенистые уголки, и открывается вид на то, что меня окружает. Я оглядываю все банки. Уши, пальцы и другие куски тела, которые я не могу определить, все они подвешены в жидкости. Шкаф для образцов, расположенный рядом с холодильником для трупов.
— Нет! Нет, пожалуйста! — Интенсивный звон раздается в моем ухе, и боль снова пронзает мой череп. Зажмурив глаза, я скрежещу зубами, сжимая обе стороны головы.
Свет гаснет с хлопаньем двери, и, потянувшись к ней, я слышу щелчок замка с другой стороны.
— Нет! Пожалуйста! Не оставляйте меня здесь! — Тепло струится по ноге, запах мочи обжигает нос. Холодное ощущение, словно кристаллы льда, ползущие под кожей, скользит от шеи вниз к кончикам пальцев, сильное онемение пульсирует в руках, а когда я поднимаю руку, чтобы вытереть слезы, я ничего не чувствую. Ни своей кожи, ни шершавого пола шкафа подо мной. Лишь мучительное покалывание остается от давления. — Отец! Пожалуйста! Помоги мне!
Крики Кейдмона эхом отдаются от двери, становясь все более далекими. Далекими.
Пока все не затихло.
***
— Эй. Эй! Что, черт возьми, происходит? Ты в порядке? — Знакомый, но не подходящий для моей памяти голос вторгся в мои мысли, выдернув меня обратно в настоящее.
Я моргнул, вынырнув из пустоты, и обнаружил себя на зернистом бетонном полу, куда я, должно быть, рухнул.
— Тебе не все равно? — спросил я, поднимаясь на ноги. Головокружение охватило мой мозг, на мгновение нарушив обзор, и я оступился. Черт. Я ненавидел выходить из этих видений.
— Да, мне не все равно. Ты — мой талон на еду. Похоже, ты единственный человек, который знает, что я нахожусь в этой дыре. — Он прислонился спиной к стене своей камеры, наблюдая, как я прихожу в себя. — Итак... твой отец, он заставлял тебя спать с трупами?
— Что? — Я озвучил свои воспоминания? Раньше я видел их только наедине, так что я не мог ничего осознавать.
— Ты говорил как-то странно. Сказал, что твой брат и ты играли там, где не следовало. Твой отец ударил тебя.
Ударил — это мягко сказано. Случилось так, что он поразил очень специфическую часть моего мозга, в результате чего произошло смещение и активация скрытого врожденного прионного заболевания. Зиглиомиозит — таков был официальный термин, или болезнь Вонерика, как она была более известна — редкое заболевание, встречающееся только у исключительно малой части населения. Неизлечимое и неостановимое в своем разрушении.
Потирая виски, я вдохнул через нос, прогоняя туман замешательства, все еще застилающий мою голову.
— Он был похож на тебя, мистер Барлетта. Он боялся всего, что могло бросить ему вызов. Он был слабым. Нетерпеливым. Совершенно отвратительным.
— Разве в тебе нет ни капли жалости к своему старику? Даже если он побил тебя, тебе все равно не наплевать на него, верно?
Я открыл глаза, язвительный ответ вертелся на кончике моего языка и требовал, чтобы его произнесли. Вместо этого я проглотил его обратно, в основном ради своего кровяного давления.
— Отвечая на твой вопрос, да, он заставил меня спать с трупами. Я провел ночь, слыша что-то. Шепот сквозь стены. Был ли это мой отец, пытавшийся напугать до смерти двенадцатилетнего мальчика, или что-то другое, я полагаю, что никогда не узнаю.
Барлетта уставился в центр своей камеры.
— Мой старик тоже был вспыльчивым. Всегда с кулаками бросался. — Он постучал пальцем по боку своей головы. — Раньше говорил, что мой мозг сделан из камня, сколько раз я получал удары и снова вставал.
— У нас с тобой нет ничего общего.
Жалкий стыд омрачил его глаза, когда он посмотрел на меня и на пол.
— Да. Думаю, нет. — Он на мгновение замялся, казалось, глубоко задумавшись. — Моя смерть... она кому-то поможет?
Я пожал плечами.
— Возможно. Если ничего другого, это даст мне лучшее понимание токсина, и я смогу спасти жизни.
Его брови сошлись, и он не потрудился посмотреть на меня, когда спросил:
— Это больно?
— Да, — ответил я ровным тоном. — Но не больнее, чем то, что ты причинял другим.
Он вздрогнул и закрыл лицо ладонями. Без алкоголя, защищающего его, я представил, что чувство вины пожирает его заживо быстрее, чем черви, вылупляющиеся в его животе.