Куликов улыбнулся.
– Я же ведь шел на него врукопашную. Кричу: «Стой, стрелять буду!» – а он за камень спрятался и сидит там. У меня какая мысль? Ну, не иначе, думаю, как высадился аквалангист. Сейчас сиганет в море – упускать его, конечно, нельзя, будет из автомата сыпать! Ребята заходят с фланга, он их учуял – да как зарычит! Меня в пот бросило! Что за ерунда! Прыгаю за камень – а он там, голубь, прижался к скале, мокрый, грязный, худой… Ребята подбежали – со смеху стоять никто не может. Ну а потом жалко стало мишку – погибнет ведь в первый же шторм. Так ведь, Николаич?
Боцман недовольно посмотрел на Куликова, потом на медведя, который в самом центре этого ночного собрания возился с костью корейки.
– Так-то так… – неопределенно сказал боцман… – Все это, конечно, верно… Только непорядок это – зверь на корабле.
Он медленно повернулся и вышел из кубрика.
За ним плотно закрылась стальная водонепроницаемая дверь.
– Медведь, конечно, останется на борту, – сказал Дроздов. – Кличку, во-первых, дать надо… и ответственного, что ли, назначить.
– Я буду ходить за ним, товарищ капитан-лейтенант, – сказал Черных. – Мне это дело знакомо.
– В зверинце, что ли, работал? – спросил Плехоткин.
– Сибиряк я. Понял?
– Значит, Черных, – сказал Дроздов. – За все грехи буду спрашивать с тебя. Пусть живет у нас пока… Потом подумаем, что с ним делать. Пионерам отдадим… Только есть одна просьба, товарищи: с боцманом по этому вопросу прошу поосторожнее. Не обижайте старика. Ясно?
«Пират» – вот как назвали медвежонка. Название ему придумал, сам того не желая, боцман. Перед этим предлагалась масса вариантов: Михаил, Компас, Шнурок, Океан и даже Семен. «Семен» понравилось всем. Но вдруг кто-то сообразил, что Куликова тоже зовут Семен, и во избежание каких-либо намеков и неясностей решили кличку Семен отставить. Так вот медвежонок томился без имени.
Но на второй день в кубрик, где свободным от вахты показывали кино, пришел боцман. Он подозрительно посмотрел по углам – медвежонка не было.
– А где это самый… пират? – спросил он.
В кубрике все замолчали.
– А что? – сказал Плехоткин. – Пират? А? Киномеханик, он же радист, только что собравшийся выключать свет, вдруг крикнул:
– Конечно, Пират! Мы ему такую тельняшку сошьем!
В кубрике поднялся гвалт, Черных выволок медвежонка к свету и громко сказал:
– Внимание! Сегодня мы принимаем в наш комсомольско-молодежный экипаж пограничного корабля нового матроса! Звать его с этой минуты Пират! Поскольку это имя предложено и утверждено начальством… – Все посмотрели на боцмана – тот неопределенно ухмыльнулся -…так тому и быть! Я думаю, что коллектив поддержит! С этой минуты – ты Пират! Ни на какие Шарики, Океаны и Мишки ты не должен откликаться! Понял? Ну – рявкни!
Пират не рявкал. Он озирался по сторонам, смотрел на ребят, поворачивал все время голову к киноаппарату – оттуда пахло пленкой.
– Ну ладно, – сказал Черных, – рявкать мы его научим. Я думаю, куда бы его зачислить. Может быть, на кухню – посуду мыть? Только мне кажется, что он там будет злоупотреблять служебным положением. В машину его, конечно, тоже нельзя – выпивать он будет в машине.
– Чего там выпивать? – возмутился дизелист Сомов.
– Машинное масло! – сказал Черных. – В штурманский пост – делать ему там тоже нечего. К радистам – все клеммы у них позамыкает…
– К нам давай его – в орудийный расчет. Снаряды пусть подносит! У него на это силенок хватит!
– Нет, товарищи, а думаю, что орудийный расчет – место непостоянное, а нам надо его на постоянную работу определить – к вахтенным.
– Холодно там у вас, – сказал Плехоткин.
– Зато работа медвежья! – засмеялся Черных. Так Пират стал вахтенным матросом.
Он очень скоро понял, что его зовут Пират, что его хозяин – Черных. Он скоро привык к кораблю. На носу обычно пахло мокрым железом, на корме – орудийной смазкой и влажными канатами, в штурманском посту – сигаретами Куликова, в радиорубке – электролитом, из люков машины – горячим маслом, из камбуза – корейкой и чаем. А на мостике, где он бывал чаще всего, пахло морем. Это было знакомо Пирату. Только там – в детстве – к нему всегда примешивался запах гнилых бревен, птичьего помета, плавника, выброшенной на берег рыбы – словом, всего того, что лежит, живет, умирает и рождается на скалистом побережье северного моря.
Боялся Пират качки и боцмана. Ну, о качке – особый разговор. А вот боцман… Однажды, когда Пират нашкодил в неположенном месте, боцман застал его чуть ли не на месте преступления. Поднялся крик.
Прибежал Черных.
– Полюбуйся! – сказал боцман.
– Понятно, – грустно сказал Черных и убежал за тряпкой и лопатой. Когда он вернулся, боцман уже кончал длинную речь, обращенную к Пирату.
– …а чтобы больше неповадно было, надо учить тебя – Боцман приподнял Пирата за загривок и два раза стукнул его по морде большой твердой ладонью. Пират зарычал и попятился.
– Зря вы так, – сказал Черных. – Он же маленький… как дитя.
Пират сидел в ногах у Черныха злой, обиженный, ощетинившийся. От ботинок боцмана пахло гуталином.
В это время открылась дверь и просунулась голова Плехоткина.
– 3й! – крикнул он. – Вахтенные Черных и Пират – на прием пищи!
Никто не обернулся.
– Что здесь происходит? – спросил Плехоткин.
– Ничего не происходит, – мрачно сказал боцман. Он неловко кашлянул и с тяжелым сердцем вышел.
– Что случилось? – еще раз спросил Плехоткин.
– Ничего, – твердо сказал Черных. – Сейчас мы придем. После этого случая Пират как привязанный стал ходить за хозяином. А когда в кубрике появлялся боцман, Пират, что бы он ни делал – то ли смешил народ, кувыркаясь через голову, то ли просто сидел без дела, – неизменно залезал под койку Черныха, и оттуда торчали только черная пуговица носа да два круглых колючих глаза.
Был у Пирата и другой враг – качка. От боцмана можно было спрятаться или убежать, от качки – никуда не деться. Особенно прихватила она Пирата как-то ночью, когда он вместе с Черныхом «стоял» на вахте. Вахтенный матрос Затирка, сдавая дежурство, сказал:
– Достанется тебе, Черных. Циклон идет. Может, взять Пирата вниз?
– Пусть привыкает.
– Ну, смотри.
Затирка еще раз взглянул на вечернее море, на низкие тучи, прижавшие к самым волнам длинную полосу желтого заката. По горизонту в нейтральных водах густо дымило судно – видно, получило предупреждение о шторме и спешило укрыться в порту.
– Достанется тебе, – еще раз сокрушенно сказал Затирка и стал спускаться по трапу вниз. Если Затирка так сказал, то и быть этому. Затирка был опытный сигнальщик…
Через десять минут на корабле задраили все двери и переборки. На мостик поднялся Дроздов.
– Кто на мостике?
– Матрос Черных!
– Матрос Черных и матрос Пират! – сказал Дроздов.
– Так точно! – улыбнулся Черных. – И матрос Пират.
– Ну, как дела, вахтенные? Надвигается?
– Надвигается! – сказал Черных.
– Спасжилет есть?
– Так точно.
– А на Пирата?
– Пират, товарищ командир, непотопляемый.
– Это верно, – сказал задумчиво Дроздов, внимательно оглядывая море.
Он взял пеленг на судно, дымившее по горизонту, и крикнул в переговорник:
– Курс сорок три! Танкер тысячи на четыре с половиной.
– Есть! – ответил переговорник голосом Куликова.
– Так ты говоришь – непотопляемый?
– Так точно, товарищ командир.
– А может, ему все же лучше вниз? А?
– Пусть привыкает.
– Это верно, – сказал Дроздов. – Наступит ночь – смотри в оба.
– Есть смотреть!
Дроздов ушел вниз. Тучи уже так прижали полосу заката, что его можно было, как письмо, просунуть под дверь. Стало быстро темнеть.