— Извините, — сплюнул сквозь зубы первый санитар.
Второй тронул первого за плечо, и сделал жест, что пора идти.
Виктор вошел в приемную, где было людно. Его трясло, он сел, снова встал и вышел ко мне на крыльцо. Я наблюдала за ним через стеклянную дверь. Виктор закурил у противоположного конца крыльца шагах в пяти от меня.
— Прости, Брижит, — начал он хрипло.
— Да, что извиняться, — нервно сказала я, — Ты не меня бил по лицу.
— Это перед санитаром, что ли извиниться? — Виктор приподнял бровь и усмехнулся, выпуская дым, — Обойдется. Он с места не сдвинулся, пока я каталку не угнал. Я три раза объяснил ему что почем. Никакой реакции. Я просто взял каталку и ушел. Потом еще руки ломать вздумал, как будто мне просто так каталка его нужна была, покататься.
Я подошла к Виктору и обняла, руки его все еще вздрагивали.
— Мы просто все перепугались, — как можно ласковее сказала я, — У него пульс, как у спящего, да и просто ссадина на затылке. Ничего ему не будет.
— Кто его по голове ударил. Вот в чем вопрос, — поглаживая меня по голове, сказал Виктор. Мы оба успокоились, он докурил свою сигарету.
— Я должен бегать за вами?
Мы обернулись. Суровый доктор злобно сверкал на нас глазами.
— Простите? — пискнула я.
— Вы ван Чеха привезли?
— Мы.
— Идем.
Злобный доктор отвел нас в палату. Ван Чех спал, голова его была перебинтована. Шторы в палате плотно задернуты.
— А что с ним? — шепотом спросила я.
— Сотрясение мозга, — скучая, отвечал доктор, — Громко с ним не разговаривайте, ярких картин не показывайте, шторы не открывайте. Самое страшное, что его я знаю очень давно и цитирую: "этот пустяк, не помешает мне выйти на работу!". Меня он не слушает, а вы попытайтесь его уговорить подождать, хотя бы пока перестанет кружиться голова. Я — реалист и открыто смотрю на вещи, дольше он тут не вылежит.
— Вообще его кто-то ударил, — прошептал Виктор.
Доктор посмотрел на него поверх очков и таким же скучающим тоном ответил, почему-то глядя на меня:
— Я это заметил.
Ван Чех зашевелился на кровати и сладко потянулся. Я подскочила к нему.
— Пенелопа, — растекся он в улыбке, но вдруг сморщился и коснулся рукой головы.
— Я не Пенелопа, я — Брижит. Болит сильно? — выпалила я.
— Не тараторь, я понял кто ты? — кривясь, пробасил доктор и скривился еще больше.
— Вас кто-то огрел по голове сзади, мы с Виктором вас нашли. Столько новостей.
— Я не знаю от чего у меня больше гудит голова, от твоего трепа, или от того, что по ней кто-то бил, — театрально простонал доктор.
— Ну, и как хотите, — обиделась я, — Тогда я вам ничегошеньки не скажу про пограничье.
Ван Чех с трудом подавил резкий жест, но аккуратно повернул ко мне голову, глаза сияли любопытством.
— Она ему вообще кто? — за спиной шепнул Виктору врач.
— Практикантка, — ответил Виктор.
— Ах, вот оно, что. Такая же ненормальная, — причмокнул доктор, — Тогда я пошел, это безнадежно.
— Сам такой! — рявкнули мы с доктором, но врач уже ушел и вряд ли нас слышал.
Ван Чех сдерживал рвущийся хохот, конвульсивно вздрагивая. Взгляды наши встретились, мир был восстановлен.
— Так что там с пограничьем? — прошептал ван Чех, шепот его оказался гулким.
— Я попала туда. Опять заснула и попала.
— Что видела?
— Роман N0. Участвовала так сказать в его действе.
— Ой, как тебе не повезло, — умилялся доктор.
— Если вы о том же, о чем и я. А я по глазам вашим бесстыжим вижу. То этого ничего я не видела и не испытывала, мне удалось абстрагироваться.
— Ты потеряла ценный опыт, — опечалился ван Чех и тут же весело спросил, как ты опять это сделала?
— Я не знаю. Мы потом пробежались по больным, Аглая отодвинула картину. Она очень этой картины боится. А еще она заговорила.
— И какое же было первое слово?
— Чех.
— Ах, как приятно, — умилился он и расцвел, как сирень в мае, — это даже лучше, чем "мама".
— Куда лучше, — хмыкнула я.
— И какие твои соображения?
— Картина же ход, которым активно пользовались. Аглая могла уронить ее, или специально снять с окна, чтобы добавить света, а я в этот момент задремала, — я засунула руки в карманы халата и нащупала там бумажку. Вытащила ее и развернула. Это был рисунок Виктора, — И ключ у меня был с собой, — упавшим голосом закончила я.
— Надеюсь, ты оставила нашему лауреату ноутбук?
— И не подумаю.
— А я тебе приказываю это сделать.
— Вы — изверг.
— Да, я — чудовище! — спокойно ответил ван Чех, и я поняла, что приказ доктора это некая догма, которую нарушать я не имею права.
— Что с вами-то произошло? — помолчав, спросила я.
— Я ждал того вопроса, — сладко причмокнув, ответил ван Чех и довольный уставился в потолок.
— Ну и? — выждав, поторопила я.
— Я после танцев нашел у себя в кармане записочку от Британии. Она просила встретиться с ее сестрой. Сестричка ее меня избегает, почему-то. Я вышел в условленное место, и долго гулял, пока вдруг не увидел Пенелопу.
— Вы видели ее в саду? — вскричала я.
— Не ори, милая, — поморщился ван Чех, — видимо, я не ощутил, как меня огрели. Да, была какая-то встряска. Потом гляжу — Пенелопа, старая лиса, сидит, смеется.
Очень хорошо поболтали с ней. Целовались даже, — подмигнул мне разоткровенничавшийся доктор, — Она же сказала, что все будет хорошо… Как всегда наврала, зараза, — нежно улыбнулся он своим мыслям, — Нет, ну каковы сестрички. Я смотрю, Британия без биточков из меня буквально жить не может. Попросила сестру приготовить полуфабрикат!
— Не волнуйтесь доктор, вам это вредно! — поспешила успокоить я, глядя, как он начинает размахивать руками.
Ван Чех стрельнул в меня глазами и молча протянул ладонь. Я ответила вопросительным взглядом.
— Мой миллион, — пояснил ван Чех.
Я причмокнула и предпочла промолчать. В углу на стуле умирал от смеха в конвульсиях Виктор.
— Не буду волноваться, — обидчиво сложил ручки домиком ван Чех и надул губы.
— Мы пойдем, доктор, — встала я, — отдыхайте, лечитесь.
— А что мне остается. Как честный полуфабрикат мне и остается валяться здесь в темноте, — патетически завывал ван Чех.
— Скажите "спасибо", что не в холодильнике на полке, — мрачно сказала я.
— Кстати, да. Ты права. Спасибо. Только это не тебе, а той мадам, что меня саданула.
Мы вышли из палаты.
— Я рада, что с ним все в порядке, — весело сказала я.
— Да, в порядке это точно. Голова забинтована, бледный лежит, одинокий.
— Я сейчас заплачу, — фыркнула я.
— Мне не нравится как он с тобой общается.
— Что такое? — улыбнулась я, — Ревнуешь?
— Ты молодая, красивая. Он эффектный, говорливый. Заболтает, — Виктор философски закурил, старательно изображая зверский приступ ревности.
"Как хорошо, что этот день-таки кончился!" — подумала я. Тут мы вырулили на прямую дорожку к воротам. На скамейке неподалеку сидела Хельга, на коленях у нее покоилась бейсбольная бита.