— Идем, — она встала и положила недоеденую плитку на скамейку, знак, что нужно выйти с ней на связь.
— Ты не станешь доедать?
— Нет, — легкомысленно сказала она и поволокла его за собой. Он в последний раз обренулся посмотреть на тот берег пруда. Там уже никого не было.
Ветка больно ударила меня по лицу. Я открыла глаза и поняла, что это была не ветка, а Виктор. Утренние лучи солнца жарили пол. Я застонала.
— Что за дурацкая привычка засыпать и не просыпаться? — вид у него был напуганный. Виктор селя рядом со мной, — Когда ты вчера не проснулась, я подумал, что ты вырубилась и крепко спишь после всех волнений. А с утра это уже перебор, что-то опять снилось?
— Что-то, — буркнула я. С прошлой ночи я так и не удосужилась поспать нормально, — можно, я никуда не пойду, я совершенно не выспалась.
— А как же доктор?
— Подождет. Он без нас не умрет. Все загадки мира могут подождать пока я высплюсь?
— Могут, конечно. — Виктор поцеловал меня в лоб и с улыбкой проговорил, — Только ты обещай, что мне не придется тебя лупить по лицу, чтобы разбудить?
— Ничего не могу обещать, — нарочно состорила глазки я.
— Тогда хотя бы обещай, что проснешься, после того, как заснешь, — грустно улыбнулся он.
— Постараюсь, — зевнула я. И провалилась в сон без сновидений на это раз, какая прелесть.
Глава 15
Я проснулась с головной болью около четырех часов вечера. В друго комнате негромко мурлыкала гитара. Я прислушалась к звукам. Виктор снова думал, он думал так почти каждый вечер, то на синтезатере, то в обнимку с гитарой. Надо отдать должное думал он красиво всегда, а на это раз как-то залихватски-весело.
Я вышла и посмотрела на него. Виктор сидел полубоком и перебирал струны. Почуяв мой вгляд, он обернулся и перестал играть.
— Проснулась? — улыбнулся.
— Да, минуты три назад. Подслушивала твои мысли.
— Это не мысли это так, — Виктор махнул рукой и отложил гитару, — Обед остыл тебя ждать, между прочим.
— Мог бы и рабудить, — пожала плечами я.
— Я мог. Веришь? Я три раза приходил тебя будить, но неизменно попадал под обаяние спящей женщины и уходил, чтобы не святотатствовать и не будить тебя.
Виктор чмокнул меня в кончик носа. Виктор ужинал, я завтракала делали мы это всегда молча, так получалось. В конце концов, я собралась не смотря на то, что волосы не хотели кладываться, а одежда отыскиваться в шкафу (кое-какие тряпочки я перевезла к Виктору).
— Какая ты сегодня особенно красивая, — умилился Виктор, когда мы вышли и дома.
— Я старалась.
— Доктору будет приятно, что ради него ты принарядилась, — поддел Виктор.
— Доктор тут ни при чем. Может, я хочу, чтобы рядом с тобой была сама красивая девушка во вселенной?
— Резонно, — Виктор обнял меня крепче и довольно улыбнулся.
Доктор находился в странном непривычном для меня состоянии покоя. Он был умиротворен и складывал журавликов и бумажек.
— Моторику развиваете? — спросила я с порога.
— Развиваю, — кивнул ван Чех, — хоть что-то можно делать, а то я схожу с ума от безделья. Быстрее бы прошли уже эти головокружения. Я не могу встать с кровать, чтобы не закружилась голова. Хотя, еще вчера я вообще встать не мог, — жаловался он с каприным видом.
— Вам надо быстрее на работу, а то вы своими капризами всех затретируете, — сказал Виктор, садясь.
— И я тебя тоже приветствую, Виктор, — отрезал ван Чех. Он старательно изображал угрюмость, на был искренне рад нас видеть, — как дела на воле?
— Солнце, жара, вам повело, что вы в прохладной палате лежите, а не мчитесь по жаре на работу, — говорил Виктор.
— Я жары не замечаю, у меня слишком много других дел. И вообще, зачем обращать внимание на то, чего не можешь именить? — пожал плечами ван Чех.
— Доктор, мне нужен ваш совет, — встряла я.
— Аборт лучше не делать, если беременность первая, — отреал доктор ихитро посмотрел на меня.
Я вспыхнула и, наверное, покраснела как маков цвет, захотелось сделать доктору гадость:
— Вы пытаетесь лить меня, у вас ничего не выйдет.
— Да, ты и так в бешенстве. Такая миленькая, — невинно улыбался ван Чех.
Виктор хихикал, как школьник, я метнула в него яростный вгляд, но он не возымел эффекта. Поняв, что меня все предали, я расстроилась.
— Ну, прости, дитя мое, — не очень-то раскаялся ван Чех.