— Нет, вы только полюбуйтесь. Я ей еще эту практику не закрыл, а она уже, о новой беспокоится. Все можно, конечно, если в меру, — он опять углубился в бумаги.
Дверь в ординаторскую открылась. Заглянула Маус.
— Доктор, и, вы, — она расцвела, и бросилась нас обнимать, — Я выписываюсь, вот пришла попрощаться.
— Давай, иди отсюда, — стал выталкивать ее из ординаторской, — ты теперь здоровая, тебе тут не место.
Маус ушла.
— Жалко, не я ее довел, — бормтал доктор, делая записи в моих бумажках.
— А Британия?
— Выписалась три месяца назад.
— И как она?
— Готовит вкусно… очень… да… И детишки у нее милые, — сверкнув на меня голубым глазом, сказал доктор.
— О как! — хлопнула я себя по коленке.
— Вот так, да.
Доктор был немногословен сегодня.
— Все, дитя мое, иди с богом.
— И что это все?
— Все… точнее не все. Присядь-ка, у нас тут место освобождается, не хочешь присоединиться к нашему коллективу?
— Но я ничего толком не умею.
— Никто не умеет. На полставочки, а? Чем тяжелее работа, тем учеба успешнее, — он подмигнул мне.
— Ну, мне надо подумать, — я оторопела и еле выдавливала из себя слова.
— Вот и думай. Сроку тебе два месяца. Потом с живой не слезу. Лучше убью и отсижу, чем кому-то тебя отдам. Лучше испорчу сам.
— Я вот сейчас пассаж про "испорчу" совсем не поняла, — медленно ответила я.
— Это от счастья, от счастья. Ты, кстати, будь добра. Набросай что-нибудь о нашей с тобой практике, чтобы не забыть, ей-богу, лет через пять будем под коньячок читать и хохотать.
С этими словами практика моя у доктора ван Чеха окончилась и меня ласково выпихнули из здания больницы.