А только стал более внимательно просматривать мои листки. Однажды на пятиминутке спросил, зачем я сделал то-то и то-то, а не лучше ли было бы сделать вот то-то.
И это он напрасно: два года назад я прошел курсы кардиологии — четыре месяца теоретических занятий, так что академические выкладки выветрились у меня не вполне.
Я объяснил, какие были показания, и Алферов удовлетворенно кивнул. И поступил правильно — в теории он слабее меня, и все это знали.
А то спрашивает:
— А почему вы сделали наркотик? Сейчас с наркотиками строго.
— Вы посмотрите, я все расписал. Начинал же я не с наркотиков. Но там почечная колика, и ничто не помогало.
— Все верно, Всеволод Сергеевич, — он снова был удовлетворен моим ответом.
Как-то позвонила пожилая женщина-сердечница — я много раз бывал у нее на вызове — и попросила, чтобы я приехал. У нее очень болит спина. Да так просила, что было не отказать. Ну, вот только вы, Всеволод Сергеевич, и все такое. И время как раз было спокойное, и я велел Зине записать вызов.
Там ничего особенного — радикулит. Вызов занял пятнадцать минут, я о нем сразу забыл.
Алферов же перед отходом домой вошел в диспетчерскую и начал просматривать журнал вызовов.
— Дайте мне листок, — попросил диспетчера.
Зина подала листок. Там диагноз — радикулит, и укол — баралгин.
— Зина, вы почему бригаде записали этот вызов? — спросил строго.
— Всеволод Сергеевич велел.
— Всеволод Сергеевич, вы почему поехали на этот вызов? — с металлом в голосе.
— Да как-то, знаете, было не отказать. У нее несколько раз снимал сердечную астму.
— Всеволод Сергеевич, вы же понимаете, что это не дело. У вас спецмашина с дорогим оборудованием. Это, простите за сравнение, все равно что гвозди забивать электронным микроскопом (образное сравнение, не правда ли, свежее, главное).
Конечно, мне бы ответить, что не знал, что там, думал, сердечные боли, вот и поехал. Но что-то засело во мне, не хотел оправдываться, да и все тут. Не мальчик, чтобы суетиться перед начальством. Да я и мальчиком-то не суетился.
Тем более, что ни в чем не виноват — боль была такая, что запросто могла перейти в сердечный приступ. Но оправдываться я не стал.
— Я ведь сколько раз говорил — кардиологическую бригаду только на сложные вызова. А радикулит по силам и фельдшеру. Случись что-то сложное, а где бригада? А бригада на радикулите.
— Все понятно, Олег Петрович, — начал заводиться я, — мы ведь тоже делом занимались. Я не за башмаками стоял, а ездил к хронической больной.
— Вы, Всеволод Сергеевич, сами подрываете авторитет бригады. Поэтому со следующего дежурства вы садитесь на простую машину, а в бригаде будет Федорова. Светлана Васильевна, — повернулся он к Федоровой, — примете бригаду и будете старшей смены, соответственно.
Федорова, конечно, смешалась, вспыхнула:
— Что вы, Олег Петрович, я не буду. И не хочу. Да и не смогу.
— А у нас, Светлана Васильевна, здесь, между прочим, не детский сад — не хочу туда, хочу сюда. Куда вас поставят, там и будете работать, — Алферов говорил строго, и это было правильно — мол, Федорова подчинилась силе.
Но вместе с тем ему, видно, не хотелось, чтоб Федорова считала себя жертвой, и он уже мягко, по-отечески добавил:
— Если будет трудно, всегда зовите Всеволода Сергеевича. Он был вашим наставником, и вам еще у него учиться и учиться.
И на этом Алферов ушел.
Федорова была в растерянности.
— Как же так, Всеволод Сергеевич. Я не могу на ваше место. Да и не справлюсь. Схожу к главному и откажусь.
— Вы никуда не ходите. Наш лозунг — «Выдвигать молодежь», вот вас и выдвинули. И вы справитесь. В самом деле, если что, выручим. А жаловаться тут не на что. Расстановкой сотрудников занимается только заведующий. Я ведь даже в зарплате не потерял — на что же жаловаться? А вы будете стараться и справитесь.
Признаться, я и сейчас понять не могу, зачем он меня из бригады вытурил. Знал ведь, что для работы это хуже. Значит, были у него иные заботы, помимо рабочих. Какие-то мотивы ведь были. Это уж слишком просто: вот я пожаловался на него, он рассердился и наказал меня. Нет, слишком просто. Мотивы были.
Он, к примеру, убивал сразу двух зайцев. Как-то он при всех обидел Федорову, теперь же, выдвинув ее, тем самым обозначил, что признал свою ошибку. Не кается громко, но ошибку-то признал. А потому что справедливость превыше всего. И коллектив это верно оценит.