А этот пьяный кураж, ты его обрабатываешь, а он, как было уже сказано, норовит вытереть о твой халат свои в крови и грязи руки или же, отбиваясь от тебя, норовит в тебя же и плюнуть.
Года два назад мужчина не давал осмотреть себя, а у меня не было времени на долгие разговоры — субботний вечер, работа ждет — и я прикрикнул на него. Так жена говорит с укором, мол, вы уж с ним поласковее, он же доцент. Тут я нашелся, ответил, что это завтра он будет доцентом, сегодня же он ползает на четвереньках.
И когда у пьяного начинается особенный кураж, тебя прямо колотит от ненависти. Но, разумеется, приходится сдерживаться — человек же, а как иначе, к тому же у него травма или сердце схватило.
Но надолго моего разгона не хватило — до пикета было метров триста.
Приехал на станцию, а все, как и положено в воскресный вечер, в разгоне. Только поужинал, Зина приготовила мне новый вызов.
— Поезжайте, Всеволод Сергеевич, бригада на вызове, педиатр в другом конце, — она, конечно, понимала, что это значит — сделать большой круг, потому голос ее был просительным.
— А что там?
— Годовалый ребенок задыхается.
— Ложный круп? — спросил я, и сердце оборвалось от предчувствия беды.
— Да. Он с трахеостомой.
— А где ставили трубку?
— В областной больнице.
— Туда везти?
— Да.
— А возьмут?
— А куда денутся?
— Тоже верно.
Я вскочил в машину.
— Ну, Гена, на вас смотрит вся Европа. От вашей скорости зависит жизнь ребенка.
Я редко прибегаю к столь высоким словам, и Гена это понимал.
Мы помчались.
Уже в прихожей понял, что дела плохи — слышно было, как надсадно, с хрипом дышит ребенок. На ходу отец ребенка рассказал, что два месяца назад у мальчика развился ложный круп, спасли чудом, но в больнице пришлось в трахею вставлять трубку, другого выхода не было — ребенок погибал. Витя, год и пять месяцев.
Он и сейчас дышал с трудом и вяло всплакивал. А лицо голубоватое, почти прозрачное — дыхательная недостаточность. На полу стоял электроотсос, чтоб в трубке не скапливалась мокрота.
— Из-за чего тогда круп развился? — спросил я.
— Не то пневмония, не то аллергическое, — ответил мне отец мальчика, лет двадцати трех парень, с мягким светлым лицом и тихим ненадрывным голосом. Он был встревожен, но вполне владел собой.
Я послушал мальчика.
— Отека легких нет? Пневмонии нет?
— Отека нет. И пневмонии тоже. А вы медик?
— Нет, я механизатор. Просто с Витей лежал в больнице. Вот обучили всему, — показал он на электроотсос.
— А мать что же?
— Так у нас еще и девочка.
Только тут я заметил, что у стенки детская кроватка, а у кроватки стоит молодая красивая женщина. Но она в разговоры не вступала — и в больнице с сыном лежал отец, и все дальнейшие хлопоты на нем.
Они были повязаны, отец и сын, такой незримой нитью, что стоило отцу отойти от сына, как мальчик начал плакать. Только отец подошел, мальчик успокоился.
А парень был ловок, сноровисто подключил отсос и поднес к трубке, вставленной в трахею, и сказал:
— Нет ничего, — и успокаивая, губами коснулся лба ребенка.
Мать не вмешивалась, она следила, спит ли четырехмесячная дочь — слишком яркий свет в квартире.
— Поехали, — сказал я. — Кто со мной?
— Я, — ответил отец ребенка, даже удивляясь, что я могу сомневаться.
Он быстро и сноровисто одел мальчика и еще раз поднес отсос, а мать молча смотрела. Так что у меня даже подозрение возникло, что она смирилась, что однажды круп удавит сына, и все душевные силы направила на младшую дочь. А отец, о нет, он не смирится. Как, надо сказать, и я. Я не мог бы вслух сказать, что ребенок не жилец, а если и жилец, то судьба его горчайшая. И мне очень нравился отец мальчишки, заботлив и сдержан; и можно было только догадываться, чего стоит ему эта сдержанность, и какие страхи, какие взрывы любви к сыну происходят сейчас в его душе. Но они повязаны нитью, и чтоб не испугать сына, он вынужден сдерживаться.
Как нежно коснулся он губами лба сына, и как осторожно взял его на руки, и как бережно нес по лестнице.
— Гена, с богом!
И мы помчались.
В пепельно-сероватой ночи голубым огнем вспыхивала наша мигалка.
Мальчик дышал сипло, но не задыхался — свист трубки был чист. Отец положил его на носилки, и вовсе неестественно согнувшись, опустил голову рядом с головой сына. Они заснули.