-Умммм... надеюсь, он не с шампиньонами и брокколи, как тот, что мы выкинули вместе с кастрюлькой, когда он проел в ней дыру насквозь?..
Помятый взлохмаченный Рыжик маячил в дверях, обтирая косяки. На его шее был повязан ветхий пожелтевший бинт с искусно вышитым цветочным узором – подарок Ленточки. Сам Рыжик в качестве сувенира оставил девушке свой шёлковый чёрный шейный платок и насильственно снятый с Диксона «мухнявый» свитер, по поводу чего Камилло теперь слегка на Рыжика дулся.
-Какой сварю, такой и съешь, – сварливо отозвался Диксон, энергично вытряхивая в свой супец макароны-звёздочки. – Золотое правило общепита!
-Ф-ф, – презрительно отозвался на это Рыжик, уселся на табуретку, зацепившись за неё ногами, положил перед собой на стол трофейное яйцо и стал на него смотреть. Яйцо время от времени слабо покачивалось и издавало странные тикающе-щёлкающие звуки.
-Что же это за штукенция? Может, из них выводятся новые трамваи? – предположил Камилло, заинтригованно вытягивая шею. – Или этот, как его... мф... Лунтик?
-Я родился! – голосом вылупившегося из яйца Лунтика воскликнул Рыжик, и пальцами изобразил, как он шевелит своими четырьмя ушами. Или что там у этой сиреневой твари за псевдоподии из головы торчат. Камилло громко хрюкнул в кастрюлю с супом.
-Да, ты поплюй в него, поплюй, – радостно подхватил Рыжик, – за мной утром Садерьер приедет, мы его супчиком покормим на дорожку...
Словно в ответ на его слова, запел на столе чёрный LG с бриллиантом в уголке – на Дьена стояла мелодия Энии Cherry Tree.
-Слушаю, – Рыжик прижал телефон плечом, потянувшись за молоком – да так и замер. Выслушав скороговорку Садерьера, он коротко обронил «Да», захлопнул крышечку LG и несколько растерянно посмотрел на Камилло.
-Дьен говорит, мне пока нельзя в Антинель. Там что-то такое происходит... Я остаюсь здесь.
-Вот и хорошо, – обрадовался Камилло, – нечего тебе теперь в Антинеле делать...
Пауза, вздох, тень застарелой боли в чёрных глазах – и прогнавшая эту тень улыбка Диксона:
-Нечего тебе делать в Антинеле, Рыжик.
-...Спасибо тебе за всё, – сказал Камилло поздно вечером, уже гася свет, и ужасно этим испугал взбивавшего подушку Рыжика.
-Ты... что? Уже прощаешься? – спросил он, медленно опускаясь обратно на диван и выпуская из разжавшихся пальцев угол наволочки. В чёрных глазах плеснулась давняя, застарелая боль, и Рыжик поспешно отвернулся, попытавшись закрыть лицо вздёрнутым плечом.
-Рыжик, я не об этом, я хочу сказать: я тебе благодарен за то, как ты изменил мою жизнь. Ведь с тех самых пор, как мы повстречались, я стал совершенно другим Камилло, – предпринял ещё одну неуклюжую попытку высказать все свои ощущения Диксон, в ужасе глядя, как Рыжик встаёт и делает шаг к двери, чтобы уйти. Обитатель сумерек, он всегда ухитрялся услышать или увидеть тёмные стороны вещей, их изнаночную сторону. Принцесса, которая способна найти горошину даже там, где её нет. Светлая полоса в жизни Рыжика была слишком короткой, чтобы он успел поверить в то, что кто-то может просто благодарить его, чтобы понять, что слова «спасибо за всё» не означают «ты мне больше не нужен»...
И вот что с ним теперь делать, самый умный Диксон?! Слова – тлен, глупое серебро, зачем Камилло только начинал, у него никогда не получалось превращать золото в это серебро...
Шаг, совсем рядом – белое фарфоровое лицо, застывшее и неживое, две тёмные родинки на шее, над воротничком блузы, вздёрнутое плечо... Камилло в последний момент удержался, удержал руку, протянувшуюся, чтобы схватить Рыжика за локоть, остановить, оставить здесь. Тихо-тихо спросил:
-Ну почему ты всегда веришь только в свою темноту?
-У меня больше ничего нет, – глухо отозвался Рыжик. – Ты ведь знаешь. Ты ведь меня видел – настоящего. Тогда, в Берёзниках. Ты теперь знаешь, почему Дьен называет меня... милорд. Я удивляюсь, почему ты не сказал этих слов раньше – сразу, как всё понял, или в трамвае. Знаешь, а мне теперь даже легче. Я весь день ждал, ждал, когда ты скажешь, что мне нужно уйти. Казни ждать легче, поверь, я знаю...
Он поднял голову – сухие, без слезинки, но какие-то отрешённые чёрные глаза.
Как у человека, на которого уже падает нож гильотины.
-Господи, какой же ты всё-таки ещё ребёнок, – вздохнул Диксон и за локоть придвинул к себе окаменевшего от неожиданности Рыжика. – Неужели неясно, что твоё старое чучело просто не умеет связно выражать свои чувства и опять ляпнуло что-то не то? Вот как тебе вообще в голову могло взбрести, что я тебя могу прогнать, горе ты моё луковое! Ну, Рыжик... Рыжуль...
-Норд, – сказал он чётко, сжав губы в ниточку. – Меня зовут Норд.
-Брехня! – категорично отрезал Камилло, бестрепетно встречая взгляд чёрных глаз, позволяя стальной игле прошить своё сердце, чтобы дать убедиться: оно живое и полное любви.
-Кха... Камилло, – в Рыжике как будто что-то сломалось, он опустился на колени, склонив растрёпанную голову – после той страшной ночи в Некоузе его волосы так и остались как будто припорошенными пеплом. – Камилло... ты прости меня.
-Рыжик, – повторил Диксон, садясь рядом и накрывая рукой лежащую на колене узкую ладонь.
-Рыжуля, ты просто поверь: ты мне нужен. Таким, какой уж ты есть. Я понимаю, что прошлое всегда будет лежать на тебе тенью, и я понимаю, что тебе тяжело и страшно довериться какому-то банальному старикану, обычному человеку, для которого ты кажешься безмерно чужим... Но так уж вышло, что на самом деле ты для этого старикана ближе всех на свете. Это правда. Так бывает...
-Не какому-то старикану, – прошептал Рыжик еле слышно, шевельнув пальцами под ладонью Камилло, – не какому-то, а мухнявому-премухнявому. Как вязаные носки с оленьчиками...
И он с тихим вздохом прислонился виском к плечу Камилло в затрапезной клетчатой рубашке, обессиленно прикрыв глаза.
Диксон провёл пальцами по гладким медовым волосам Рыжика в жесте несмелой ласки, стараясь не думать о том, что после поездки в Берёзники под блузой его найдёныша, увы, больше не бьётся сердце...
====== 25. Швы ======
…За последующие две недели, проведённые у Камилло в гостях, Рыжик ни разу не заговорил о том, что произошло в Некоузском клине. Оба они бережно хранили молчание, вместе занимаясь обыденными делами, которые, впрочем, были для Рыжика неизменно интересны и увлекательны.
Утвердившись в мысли о том, что Диксон никогда в жизни не выкинет его за дверь с криками ужаса и отвращения, Рыжик осмелел и больше не боялся признаваться в незнании самых элементарных вещей – что было бы странно для мальчишки, но вполне нормально для Рыжика.
Например, он не умел чистить картошку, и даже не хотел этому учиться, всячески увиливая и извиваясь. В конце концов, Диксону была поведана страшная история: в те дремучие времена, когда криогенетики и биомеханики ещё не запустили совместный проект по выращиванию искусственных кожи и мышц, одна девица чистила на кухне картошку остро заточенным ножом, и отрезала себе палец. Нафиг, как выразился Рыжик. И ей делали «стебель Филатова». Так вот, время прошло, а инстинкт остался. Особенно круто эта история звучала на фоне того, что Рыжик даже обычным, несбалансированным кухонным ножом попадал с тридцати метров в средних размеров картофелину. Иногда у него это получалось даже с закрытыми глазами. Диксон подозревал, что страшная история с отрезанным пальцем – не более чем очередная хитроумная отмазка, но тактично молчал. Тем более что Рыжик всегда сознательно мыл за ними обоими посуду.
Как-то после работы Камилло заехал за Рыжиком домой, и они вдвоём на чихающем «паккарде» Камилло поехали в центр выбирать новые шторы на кухню. Диксон, ужасая всех вокруг полным отсутствием вкуса, приклеился к жёлтым гардинам с какими-то горшками, гроздьями винограда и колосками. От этих мещанских занавесок он был отогнан пинками, после чего обнаружил шторочки с ромашками и немедленно облился умиленными слюнями. От тщетно подсовываемых Рыжиком благородных штор с абстрактным рисунком Диксон отворачивался, всем своим видом давая понять, что или уйдёт из магазина с ромашковым уродством, или заночует тут на своём пальто.
В результате мирового соглашения были куплены два разных отреза ткани, и на кухне Камилло весёленькие жёлтые ромашки поселились рядом с тёмно-медовой парчой, расшитой чёрными орхидеями.