-Только не смейся, – Алия сжала губы, показывая, что в противном случае ужасно и навсегда обидится и уйдёт, хлопнув дверью. Или молнией. Если двери не подвернётся.
-Нет, что ты, – Рыжик затушил сигарету об обломок и обнял одно колено руками, выказывая готовность слушать.
-Сначала я хотела сразу приехать в Депо, оставить свою машину на парковке за Серебряным ручьём и появиться на традиционном завтраке… я рассудила, что точно смогу тебя там найти, – Алия опять поправила непослушную прядку, прижав её краем гребня, чтобы не выбивалась на лоб.
-А потом такой туман упал, никакой дороги не разобрать, и я заблудилась. Свернула куда-то не туда… Заехала в тупик к воротам трамвайных ангаров, это где-то во-он там, сбоку от круга конечной. Бросила машину и пошла дальше по рельсам пешком. Но опять не в ту сторону – не в Депо, а по ветке пятисотого маршрута… Да ещё туман этот. Густой, как будто молоко разлили, и в нём всякие вещи думаются… и чудятся…
Алия умолкла, замерев. Солнце мерцало в каплях воды на её спрятанных в подоле платья, смущённо сжатых руках – и в каплях на стрельчатых, сурьменно-чёрных ресницах.
-Какие… вещи? – тихо спросил Рыжик, вставая напротив, и кончиком пальца дотронулся до изгиба вены на запястье Алии – словно девушка была тонким колокольчиком и могла звякнуть от этого прикосновения. В его жесте, в тихом, лишённом выражения голосе было нечто настолько сокровенное, что Алия не вынесла. Дрогнули, стряхивая хрустальные капельки, руки и ресницы; дрогнули губы, всё ещё не желающие выпускать на волю признания.
-Плохие вещи, Рыжик… – выдохнула девушка, разом теряя свою наигранную, неумелую пока ещё манерность – способ выглядеть взрослой и искушённой. – Мне никогда в жизни не снились кошмары, а в тумане я увидела их наяву. Еле от них сбежала – и хотел побыть одна, погреться, чтобы внутри всё успокоилось. Я…
Алия неуверенно потрогала свой красивый гребень с розами в высокой причёске.
-Впрочем, это всё дело прошлое... Ты и сам знаешь, что слабости, страхи и сожаления – удел неудачников. Не смотри, что я сейчас… Я сумею это перебороть!
Рыжик склонил голову набок, глядя, как всё ещё роняющая слёзы принципалка отчаянно латает вопиющие дыры в своей броне – пока ещё хрупкой, более кажущейся, чем настоящей. В броне из того, что Алия полагала величием и признаками внутренней силы. Он не мог объяснить, отчего ему интересна Алия Селакес – в сущности, ничем особенно не примечательная девица-принципалка со своими девичьими мыслями и постремлениями, присущими большинству девиц её возраста.
Но своим почти звериным чутьём Рыжик ощущал за всеми этими атрибутами нечто важное и ценное. То, что в своё время выйдет из тени, выберется из тёмного уголка души и сыграет свою немаловажную роль. Оно виделось Рыжику круглой красной бусиной – вроде тех, что раскатывала Алия, произнося его имя. И Рыжику очень хотелось подержать эту штуковину в руках. Он решил, что не отцепится от Алии, пока не поймёт, что она запрятала – эта была жажда тёмных сказок, сродни той, что одолевала его в присутствии вечно корректного и невозмутимого Дьена Садерьера.
Чем сильнее от Рыжика что-то прятали, тем больше он хотел это заполучить. И не собирался останавливаться ни перед чем.
-Я не буду насмехаться над тобой или несерьёзно относиться к тебе, Алия Селакес, – произнёс Рыжик, как клятву, и опять коснулся её руки кончиком пальца. Такое ощущение, будто трогаешь цветочный лепесток, распустившийся из бутона всего минуту назад. – Я обещаю тебе. Веришь?..
-Да, – еле слышно ответила Алия. В её душе опять дрожала, готовая сорваться, какая-то потайная струна. В этот момент она интуитивно начала осознавать важную разницу между «быть» и «казаться». Для подружек-принципалок важнее было казаться, важнее была игра на публику; для Рыжика же значение имело только быть. Быть собой, Алией Селакес, может, не идеальной, но зато настоящей. «И это, – подумала Алия, – это правильно. Так и должно быть всё устроено. Вот Рыжик – он то, что есть, и ничуть этого не стесняется… в отличие от меня. Значит, нужно измениться… так, чтобы гордиться тем, кто я есть. Нужно не притворяться, а меняться».
-Ты знаешь, – продолжила Алия, опять поправив гребень, – я столько ошибок в жизни своей наделала. Элен Ливали говорит: когда ты идёшь к высшей цели, когда выполняешь свой долг, зачастую приходится жертвовать чем-то… или кем-то. Это неизбежно и необратимо, так устроен мир. Но, Рыжик…
-Есть вопросы, которым ответов нет, – Рыжик от этих слов как будто заледенел, застыл, сразу отдалившись. Он даже обошёл Алию и спустился к воде, чтобы увеличить дистанцию между ними.
-Даже у меня. Этот выбор всегда не в пользу чего-то, и этот выбор даже не между большим или меньшим злом. Тут всё гораздо запутаннее. Знаю лишь, что последовательность из таких выборов в течение жизни скалывает с тебя одни черты, обнажая другие. Формирует твой облик – беспощадно и необратимо. И даже признавая ошибочность тех или иных шагов, мы уже не можем вернуться и исправить. Что не избавляет нас от необходимости выбирать. Согласен, это всё грустно, но… Алия, даже если всю жизнь идти в темноте, по грязным дорогам и обочинам, обдираясь об колючки,… всё равно ты можешь, пусть в самый последний момент, повернуться лицом к Востоку и увидеть полоску зари. Никогда не поздно. Никогда не поздно выбрать что-то иное… и стать иным. Я совсем недавно это понял. Меня научил… Камилло Диксон.
Вздохнув, Рыжик зашёл в полоску прибоя по щиколотку, подвернув джинсы, и прижмурил глаза на ярком солнце. Он думал сейчас об Элен Ливали и о том, чему же она учит этих детей, так отчаянно жаждущих повзрослеть – и не думающих о последствиях. Кто это там говорил: «Осторожнее со своими желаниями – они могут сбыться?». А это: «В жизни бываю две трагедии: одна, когда вашим мечтам не суждено осуществиться, вторая – когда вы получаете то, о чем вы мечтали»… Столько слов, столько серебра – звонкие монетки в пригоршне. Всё же это лучше, чем захлёбываться одиночеством в тумане, где действительно думаются… «всякие вещи».
-Не сердись на меня… Ррыжик, – тихо подошедшая Алия чуть коснулась его руки. Каблуки алых туфелек глубоко проваливались в мокрый песок, и оттого девушка стояла на цыпочках.
-Я когда с тобой говорю, то как неумёха-официантка с полным дорогой посуды подносом в свой первый день работы. Одно неверное движение – и всё рухнет…
-Да нет, – сказал Рыжик, и задумался над тем, что он сказал. «Да нет» – это было сомнительное сочетание как раз в духе Женщины-Загадки Селакес. Ещё подумав чуть-чуть и повернувшись к начавшему припекать солнцу спиной, Рыжик прибавил:
-Я не сержусь, я просто тоже сделал много ошибок и принёс много жертв на своём пути… и стараюсь избегать мыслей о них. Не ошибается только тот, кто ничего не делает, это так, но… в некоторые моменты думаешь, что было бы лучше и впрямь умереть через несколько часов после появления в этом мире. По крайней мере, так было бы гуманнее. И по отношению к себе самому, и по отношению к окружающим.. Лучше, чем жить, мучаясь и мучая, и вечно бредя в потёмках… а впрочем, ну их, эти гадкие измышления. У меня от них мигрень и угроза ранней седины! И ты тоже не измышляй. Давай лучше в кошачью колыбельку поиграем?..
И они тут же распялили на пальцах узкую алую ленту с туфли Селакес, и началось древнее шаманство, старинная забава, оставшаяся в нашей крови от каких-то паукообразных, что ли, далёких предков. Оба они были искушены в искусстве плести и не запутываться. Белые и смуглые пальцы мелькали и скользили, и алый шёлк переливчато пульсировал в двух парах рук, жил своей собственной жизнью. Артерия, одна на двоих; путеводная ниточка Ариадны. В какой-то момент, сплетясь пальцами с Алией, Рыжик подумал: «Как странно – символ этот… мы стоим и забавляемся с ленточкой… а Ленточка едет где-то в трамвае, и ей совсем не до забав и кошачьих колыбелек. Но что поделаешь, если всем так нравится решать за меня, придумывать себе Норда, или Рыжика, или кого-то ещё… Откуда они всё это берут? С потолка?.. Дьен Садерьер решил за меня, что я директор Антинеля. Ленточка решила за меня, что я в неё влюблён. Меня при этом спрашивать как бы не полагается: дурной тон. Сейчас вот и Алия тоже что-нибудь себе решит. Вот почему мне хорошо с Камилло – так это потому, что он не пытается сделать из меня кого-то ещё. И умеет слышать в моём голосе интонации… он вообще умеет слышать, что я говорю».