-Рыжик? Ты что? – он зажмурился от вспыхнувшего света с выражением досады на лице. Под сомкнутыми веками плавали разноцветные пятна-амёбы.
-В чём дело, Камилло? – с нотками раздражённой усталости спросил Рыжик, поправляя на плечах свой чёрный палантин и зябко вздрагивая. – Я тебе опять помешал?..
-Мне… сон плохой приснился. Я подскакиваю – а ты куда-то делся…
Камилло несколько смущённо провёл по усам согнутым пальцем, отступая на шаг в темноту коридора – застеснялся своей байковой пижамки с жёлтым утёнком на кармане. Рыжик слабо улыбнулся. Милый, смешной старикан. Его якорь в реальности… только вот держится этот якорь на шёлковой нитке. Здесь, на самом дне ночи, в её чёрных водах, Рыжик осознал, насколько зыбка его связь со всем остальным миром, с другими людьми. Ослабленные расстоянием, истончаются нити, рассыпаясь под пальцами в труху. Ещё чуть-чуть – и его опять унесёт течением от Камилло, от Дьена, и так и не собранный кубик-рубик выпадет из их пальцев и опять укатится в угол…
Рыжика в этот момент накрыло тёмным крылом печали ни о чём – это бывает, между тремя и четырьмя ночи, в час, когда молчат все души, а небритый санитар накрывает простынкой лицо рассвета… Простынкой. А может быть, белой Камилловой шторой с кухни.
Где-то далеко завыла собака; чуть заметно дрогнули стёкла в рамах. Рыжик встретил взгляд Диксона – танцующая в чужих зрачках фарфоровая кукла с алым лоскутком вместо сердца, как у Дьена на свитере. В прихожей резко и надрывно, словно завопившая посреди рынка кликуша, зазвонил старый телефон. Подпрыгнув на месте от неожиданности, Диксон машинально хлопнул ладонью по выключателю, погасив свет, и тут же испуганно ойкнул. С полминуты оба стояли в тёмной кухне, неподвижные, словно два изваяния. Телефон в прихожей всё надрывался, слой за слоем проламывая обоюдную надежду на ошибку. В его дребезге было нечто маниакальное.
-Стой тут, – велел Камилло тени Рыжика, распластанной по белой ткани шторы, и исчез в коридоре. Хруст выдираемого из розетки штекера, последнее вяканье звонка, удовлетворённое сопение Камилло – но уже поздно. Игла уже проткнула ткань, чтобы выскочить с изнанки…
Рыжик поднёс к глазам край своего чёрного палантина, пряча лицо от вернувшегося на кухню Диксона: не хотел показывать настоящего себя. Торопливый жест из далёкого прошлого, которое сейчас подступило вплотную и взяло за горло с неумолимой силой опытного палача.
Тень на белой занавеске трепетала, словно умирающая серая бабочка. Камилло смотрел на неё, ломкую и истерзанную, и думал о том, что завтра же купит новые шторы. А эти сожжёт. Вместе с остатками зимы, что никак не хочет покинуть его сердце…
-Ты горькой наперстянки мне нарви, – прошептал Рыжик, – приму из рук твоих я искреннюю вечность, и пусть во мне всегда растут цветы…
-Рыженька, ты… что? – Камилло в испуге отвёл от лица его тонкую руку с чёрным оперением палантина – чтобы увидеть фарфоровое лицо дорогой сувенирной куклы с мёртвым взглядом бесстрастных антрацитовых глаз.
-Я пойду… прогуляюсь. К рассвету буду. Не беспокойся, – стеклянным голосом выговорил Рыжик и, пройдя мимо остолбеневшего Камилло, скрылся за глухо лязгнувшей входной дверью.
Диксон закусил губу, чтобы не заорать от отчаяния. Помедлил буквально пару секунд – и бросился торопливо одеваться.
Ночные улицы Фабричного квартала напомнили Рыжику почему-то подземные переходы между станциями Льчевского метро. Камень, эхо шагов, странный, налетающий порывами, словно толчки крови в артериях, ветер с запахом смазочных масел, железа и электричества.
Он плыл по иссохшимся руслам улиц невесомым бумажным корабликом, и до многих мест многих миров, где остались его счастливые воспоминания, было сейчас так близко, что зависало в обморочной паузе тоскующее сердце. Вернуться… воскресить… как хочется. Как страшно.
Наконец-то Рыжик, долгое время летавший иглой по ткани миров и стягивавший собой места, времена, события и людей, почти вплотную приблизился к месту своего первого стежка. Знавшие вышитый им узор запротестовали бы: не здесь, не здесь стальная игла воли милорда вонзилась в ткань событий… Но Рыжик знал, что точка отсчёта не обязана быть в начале. Она может быть где угодно. В том числе – и в месте, которого больше не существует. В мёртвом посёлке Берёзники Некоузского клина.
Поворот. Почтовый ящик на ножках, изумлённо покосившийся набок. Мозаика огней, зыбких и дрожащих, на верхних этажах ведомственного общежития номер сорок пять. Ветер с Пустырей.
-Рыжик! Постой! – его догнал задыхающийся, перепуганный Камилло в натянутом впопыхах наизнанку свитере и в своих любимых вельветовых брюках. Не застёгнутое пальто билось за его спиной, словно два тяжёлых шерстяных крыла с заплатками.
-Рыжик, это же… – суматошный взгляд Диксона зацепился за край торчащей из-за берёзок знакомой высотки. Рыжик обернулся, сжимая в замёрзших пальцах края палантина, и посмотрел на Камилло с печалью. Тяжёлой и всепоглощающей, словно чёрная дыра.
-Этот яд – навсегда в моей крови, Камилло, – тихо и виновато проговорил он. – Я ничего не могу с этим сделать. Но я не могу, не вправе тащить тебя с собой на дно. Поэтому, пока ещё не поздно, обрежь нить – освободи себя.
-А в моей крови – навсегда ты, отрава рыжая, – резко ответил Диксон, немного подумал, весь нахохлившись, как озябшая птица, и прибавил сердито и угрюмо, – как бы глупо это ни звучало. Я иду с тобой, и точка. Я ведь уже говорил тебе. Ты – иголка, я – нитка, и...
-Тшш! – Рыжик неожиданно останови Камилло жестом руки. – Слушай…
Они примолкли, ловя планктон звуков, дрейфующий в темноте. Где-то за берёзовой рощицей размеренно постукивали колёса – то ли поезд, то ли…
-Трамвай, – воскликнул Рыжик, устремляясь вперёд. – Тот, что мне нужен. Номер 67д.
Трамвай номер 67д
Они совсем недолго простояли на остановке – минуту или две. Потом с лязганьем подкатил сотрясающийся всем корпусом алюминиевый, блестящий в свете фонарей трамвай. Над кабиной, затянутой белой паутиной, горела алая табличка 67д – и Камилло почти взаправду увиделась буковка «а» после цифры семь... Со звуком разрываемого картона отъехала в сторону ярко-красная дверь с логотипом депо – вышкой ЛЭП, под которой парит на крылышках нагло улыбающийся трамвай.
Рыжик, ничего не говоря, молча поднялся по ступенькам. Он не хотел звать Камилло Диксона в проржавевший капкан собственной души, не хотел показывать ему изнанку Фабричного квартала – и свою собственную изнанку. На какое-то мгновение ему показалось, что Камилло дрогнул, цепляясь за косяки двери в обыденный, простой и понятный мир, но следующий шаг Диксон сделал вперёд. Через порог. И встал за правым плечом Рыжика, ухватившись за поручень. В слабом свете выкрашенных красным плафонов под потолком его глаза казались вишнёвыми, как у южанина-сакилча.
-Осторожно, двери закрываются, – прозвенел в динамиках высокий и хрупкий, какой-то хрустальный девичий голос. – Следующая остановка – Старое кладбище по требованию. Трамвай работает без кондуктора, за проезд просьба передавать водителю.
Трамвай разогнался, выстукивая по рельсам, словно игла швейной машинки. За стёклами потекла назад тьма с россыпями далёких огней по правую сторону. Приглядевшись, Камилло с изумлением обнаружил, что огни горят внутри высоких прозрачных шахт, уходящих в лохматые мартовские тучи.
-Это никельный завод, – ответил на его невысказанный вопрос Рыжик и кивнул на сиденье.
-Падай, нам далеко ехать. Я пока пойду за проезд заплачу.
Хватаясь за поручни, чтобы не упасть в раскачивавшемся, как кошачья колыбелька, трамвае, Рыжик через весь салон добрался до двери в кабину водителя – при его приближении она бесшумно откатилась в сторону. Стали видны кружевные узоры белой паутины на лобовом стекле, приделанная к стойке вазочка с восемью засушенными бессмертниками, и разложенные на панели на тряпочке непонятные инструменты – они с равным успехом могли служить как для починки трамваев, так и для вскрытия трупов. Камилло передёрнулся от отвращения и страха – ему стало сомнительно, что в этом трамвае за проезд платят деньгами.