Кирпичное. Корпуса интерната – ярко освещённые белыми бестеневыми лампами дорожки, кованая ограда в виде сплетённых стебельков ландышей. Дети Некоузья, будущие граждане клина – мальчики в черной с белым кантом форме, девочки в длинных синих платьях, с вшитыми под кожу медными нитями. Улыбающаяся Элен, которая смотрит из окна своего кабинета на север, где её ждет Льчевск и новая победа...
И все другие, странные и незнакомые, никогда не виданные, живущие своими законами городки и посёлки, все линии трамвайных маршрутов и подземного монорельса – всё сейчас лежало перед Камилло, перечёркнутое тёмной нитью, что связала его с домом. Диксон коснулся карты, желая приблизить, ухватить – а потом быстренько свернуть и запихать в карман, пока не отняли!
... и едва не свалился с крыльца, по-куриному взмахнув руками. Дико огляделся по сторонам, словно подозревал всё окружающее в каком-то непонятном заговоре. Сетка в ограде брякала от ветра, где-то дребезжало в раме разбитое стекло, по асфальту катилась пивная банка. Хм.
Камилло осторожно прикрыл глаза, и тогда пейзаж снова заслонила меркаторская карта. Сеть с паучьими пунктирами краёв граней, с прямой струной Центрального меридиана миров, со всеми рыбками-названиями... «Антинель», – подумал Диксон, желая увидеть то место, откуда был Рыжик. Сеть координат послушно съехала правее, на северо-восток, за Льчевск, Эль Кристалино и Грюнкап, открыв ему девять трепещущих букв. А за ними, как за облачной пеленой, как за завесой дождя, Камилло увидел...
Антинель. Мокрые сосны топорщатся попавшими под ливень кошками. Колючая проволока на заборе, по которой пущен ток, сердито гудит, словно растревоженное осиное гнездо. Дворник, согласно указаниям генерала, разметает на тротуаре лужи, «чтобы люди по дороге не мочились». Над трубой котельной с карканьем кружит вороньё – сушит перья. Кирпичные корпуса угрюмо взирают на мир пыльными стёклами. Через двор старой пристройки идёт, изящно перепрыгивая через лужи, Дьен в кожаном френче, с дипломатом в руке. А за ним... да кто же это... не может быть... Диксон закусил губу, мысленно наводя резкость на две фигурки во дворе. Так, что стали видны узор на шейном платке Садерьера, листья в лужах, холодный огонь бриллиантовой пряжки на перчатке директора Антинеля Норда, которого Дьен называл милордом, а Камилло – Рыжиком...
-Нет! – Диксон закрыл лицо руками, когда по нему полоснули взглядом антрацитово-чёрные глаза, и замер, боясь пошевельнуться. Ветер рвал полы его пальто, как бешеная собака, одержимый жаждой разрушения. Вот и узнал ты правду. И что, она была тебе так нужна?..
-Не суди, – хрипло сказал сам себе Камилло вслух, пока его не накрыло, не захлестнуло, не убило ненужными мыслями. – Никого не суди, кроме себя...
Ему стало легче; Диксон зажал в зубах очередную сигарету и выдохнул терпкий дым и все свои сомнения. Вытащил из кармана компас Рыжика и улыбнулся, глядя на золотой клювик стрелки, упрямо указывающей на север... На дверь подъезда. «Стоп, – Диксон втянул ноздрями стылый воздух, прислушавшись к своим ощущениям, – стоп, там не может быть никакого севера! Компас указывает на что-то ещё...».
Очередной порыв ветра принёс тихий вздох, и стрелка нервно дёрнулась в такт панической мысли Диксона «Что-то пошло не так!». Бросив недокуренную «Честерфилдину» в кусты, Камилло распахнул дверь подъезда и нырнул в холл, где пахло влагой и сырой извёсткой. По коридорам и лестницам гулял сквозняк – но не только. Диксон слышал эхо чьих-то голосов, шагов, скомканные обрывки звуков, шёпот, вздохи. Скрипнула дверь, прошелестела одежда, налетел аромат духов. Мелькнул блик света, капнула вода, вякнул дверной звонок. Камилло передёрнулся, когда его щеки коснулось холодное дуновение, неизвестно откуда взявшееся в этом коридоре с закрытыми дверями пустых квартир. Потом сжал в руке компас и пошёл наверх по широкой лестнице, глядя на золотую стрелку. На последнем этаже она дрогнула и повернулась в сторону уходящего направо коридора – а потом вновь вернулась к букве N.
-Спасибо, – шепнул Камилло и, пройдя пару метров, заметил приоткрытую дверь с резным овалом на ней – комната 83. Опять невидимой волной по коридору прошли шёпот, вздохи, звуки потерянной жизни, накрыли содрогнувшегося в ознобе Диксона с головой – и пропали за дверью с номером 83.
Где-то на лестнице засмеялись, хлопнула форточка...
Камилло онемевшей от понимания рукой качнул створку двери в пустую – если не считать старого чёрного телефона у окна – комнату с отстающими от стен обоями. От рамы на полу лежала бледная тень в форме креста, и там, где у этого креста была перекладина, неподвижно стоял Рыжик – как будто кто-то приколотил его гвоздями к этой тени. С широко открытыми, но ничего не видящими глазами, с застывшим лицом, он как никогда сильно напомнил Камилло дорогую фарфоровую куклу – красивую, но неживую.
Эхо прошлого закручивалось вокруг Рыжика водоворотом, повинуясь какому-то аналогу закона Кориолиса – его, как магнит, притягивало живое биение сердца. Прозрачные невесомые лепестки воспоминаний слой за слоем отклеивались от стен пустых квартир и комнат и слетались к Рыжику, чтобы на миг вспыхнуть утраченными красками от тепла его тела. И хотя Рыжик молчал, Камилло натянутыми до предела нервами ощущал его стон, рвущийся из сжатых в ниточку губ.
Ощущал – но ничем не мог помочь. Он мог только наблюдать...
А звуков делалось всё больше; тени обрели плотность и форму, теперь среди них можно было различить разных людей, услышать их взволнованное дыхание, возгласы, перешёптывание, шорох одежды и постукивание каблуков. Они толпились в комнате, стараясь коснуться Рыжика бесплотными пальцами, с надеждой и страхом. Кто-то плакал и твердил «Нечестно! Нечестно!», кто-то проклинал Ливали, кто-то звал свою увезённую в Кирпичное дочь, кто-то кого-то утешал – и сам страдал от невозможности обнять, прижать к себе, погладить по волосам. По щекам Камилло текли слёзы, и он сам еле слышно повторял «Нечестно!», впивая ногти в ладони и желая Элен Ливали смерти, долгой и мучительной, а душам жителей Берёзников – свободы и успокоения.
Когда скатившаяся по щеке Диксона слеза с еле слышным стуком упала на дощатый пол, ресницы Рыжика вздрогнули, взгляд ожил и метнулся по пустой комнате.
Повстречался с полными слёз, встревоженными серо-голубыми глазами Камилло – и Диксон вздрогнул от ужаса, вспомнив ощущение полоснувшей по лицу стали. Это был тот самый взгляд.
-Вы помните, – хрипловато произнёс Рыжик, – кто отнял ваши жизни. Запомните теперь, кто вернул их вам! Запомните это навсегда... Мир, что разорван и ранен, я зашиваю Иглой хаоса – ныне и на века.
Рыжик развёл руки, закрыв глаза, разрешая теням на секунду прикладывать невесомые пальцы к чёрному шёлку, под которым трепетала жизнь – и тогда, коснувшись его, призрачные обитатели Берёзников с радостным вскриком исчезали, рассыпаясь на искры. А посёлок за окнами стремительно оживал, наполняясь голосами, смехом, изумлёнными восклицаниями и слезами счастья. Теней было множество – в эту комнату стекались души со всех Берёзников, притянутые, как ночные мотыльки, светом даруемой им жизни. Десятки бесплотных рук с жадностью тянулись к горячей крови и теплу, стремясь вновь обрести потерянное. Десятки бесплотных рук касались Рыжика – и Камилло с ужасом смотрел, как выцветают его золотисто-рыжие локоны, бледнеет чёрный шёлк, а оцепеневшее лицо приобретает пугающую прозрачность...
Диксон хотел бы отвернуться, хотел бы убежать, чтобы не слышать безмолвного крика Рыжика, не видеть, как он превращается в тень – и не мог. Он понял, почему тот не хотел, чтобы Камилло шёл с ним в Некоузье... Камилло не мог сказать, сколько это продолжалось – час, два или больше. Время замерло в этой комнате, за пределами которой воскресали Берёзники. Когда последняя тень коснулась чёрного шёлка и истаяла с тихим шелестящим «Спасибо!», Рыжик без сил упал на пол – словно его резко отпустили. Свернулся в комок, уткнувшись лицом в колени, и так замер.
-Не подходи, – сказал он глухо, когда Камилло сделал шаг вперёд.
-Почему? – искусанными в кровь губами прошептал Диксон. Ему было тяжело дышать от смеси страха и боли. Ему было жутко смотреть на Рыжика, на его ставшие теперь бледно-медовыми, будто припорошенные пеплом волосы, на стиснутые в судороге, впившиеся в пряжу палантина пальцы...